Мария-Луиза (рассказ, 4 с хвостиком т.з.)

– Она просто чудо! – мужчина порывисто схватил за плечи мсье Пароди. – Эта девочка послана мне Господом, я уверен. И потом, – он отстранился, сделавшись уже суше, сдержаннее, – для вас это будет наилучшим выходом. Вы ведь помните, о чём мы давеча говорили с вами?
Всё равно в глазах просителя был заметен экстатический восторг, который боролся со страхом потери – что, если мсье Пароди передумает, откажется? Посетитель нетерпеливо переступал с ноги на ногу. На улице шёл дождь, но плащ мсье Леруа был практически сух, только на плечах и ободе шляпы слегка поблёскивали не успевшие впитаться капли. Такие люди как он всегда вызывали отвращение у мсье Пароди. Они не мокнут под дождём – они ездят в каретах. Они не мёрзнут зимой, экономя скудный запас дров, – у них всегда горит камин, а, может, даже установлена водяная система отопления. И больше всего на свете ему сейчас хотелось сказать веское «нет», просто чтобы ощутить себя хозяином положения.
– Я всё помню, господин Леруа. И в целом понимаю вашу правоту, однако...
Глаза низенького, сгорбленного человека, стоящего перед посетителем, забегали. Пароди медлил.
Этьен Арман Леруа с силой сжал набалдашник своей трости. Он не может потерять Марию-Луизу. Не сейчас.
– Однако? – переспросил он строго. Люди низших классов часто терялись от такого вот сурового взгляда, которым Леруа сейчас одарил отца девочки. – Вы полагаете, что видите выход лучше?
Мсье Пароди и правда стушевался. Если отказаться от предложения, то барышник вытянет из него всю душу ещё до начала зимы. И ведь он уже всё решил, согласился с предложением профессора Леруа ещё этой ночью, проиграл борьбу с совестью. А только что он проиграл и борьбу с гордостью. И всё же – медлил. Глаза пробежали по комнате. На столе едва коптила свеча, разгоняя полумрак помещения. Пламя её дрожало – в спёртом воздухе не хватало кислорода. Но зато хватало света, чтобы различить убогость помещения. Полуразвалившаяся циновка у входа, стол с поломанной ножкой, опёртый о стену. Два сосновых табурета, третий заменял невесть откуда взявшийся клетчатый чемодан, грозившийся вот-вот развалиться. И батарея пустых бутылок – профессор всегда приходил не с пустыми руками.
Да, Антуан Пароди всё решил. Ради Антуанетты… и ради себя самого.
Как-то даже приосанившись – уверенность в собственной правоте на время оттеснила жалость и стыд – он деловито кивнул:
– Вы правы, месье, – это наилучший выход. И думаю... – он лишь на секунду замялся, – вы можете забрать девочку прямо сейчас.
***
Худого господина, что разговаривал сейчас с её отцом, звали «месью Леруа», и, хотя Мария-Луиза и не могла бы внятно произнести это имя, ей нравилось, как это звучит. Вернее, на деле ей нравился сам обладатель имени, так что всё, с ним как-нибудь связанное, само собою казалось приятным.
Профессор – и даже это ею нелюбимое слово как-то очистилось принадлежностью к нему, – приходил в их дом ежевечерне, в течение последней недели.
С ней он, конечно, не разговаривал, но вот с отцом её был приятен, а на Антуанетту – и это было тайной радостью – практически и не глядел. Обыкновенно, завидев старшую сестру Марии-Луизы, люди начинали улыбаться и липкими голосами тянуть что-нибудь вроде "ах какая славная, ах какой ангелочек". Впрочем, над самой Марией-Луизой ахали тоже немало, однако уже с совершенно иными интонациями.
Месье Леруа же будто никого кроме неё в комнате и не видел. Он позволял хвататься за свой палец, рассматривал её ладошки и щекотно ощупывал стопы, но главное – смотрел. И во взгляде его, хоть и трудно было в это поверить, явственно читалось восхищение. Она действительно была для него сокровищем.
Сейчас, завёрнутая в вытертое одеяло, Мария-Луиза покидала свой дом. Мсье Леруа сам нёс её на руках. За те несколько шагов, что были между порогом и дверцами крытого экипажа, девочка мельком увидела убогие дома родной улицы с жалкими двориками, единственным украшением которых были груды мусора, ныне пустующие бельевые верёвки и старые тазы, в которые стекала с крыш дождевая вода. Ах, уехать отсюда. И девочка глубже зарылась в складки грубой ткани – холодные капли воды и обычная грязь вокруг, это всё было невыносимо в этот момент. Мсье Леруа поудобнее перехватил свой свёрток – возможно, она была немного тяжеловата для него.
***
Сегодня был решающий день. Сегодня он, Этьен Арман Леруа, наконец, станет знаменит. Его теория подтвердится.
Трость его бодро постукивала по выщербленным камням тротуара. Возможно, стоило, как всегда, взять фиакр, но идти было недалеко, и ему хотелось по дороге немного привести мысли в порядок. В Университете всё должны были уже подготовить, Франсуа и Маргарет, его помощники, отправились туда с самого утра. Они же доставили всё необходимое.
Профессор почти взбежал (лишь правила приличия удерживали его от этого) по широким ступеням привратной лестницы, сдержанно кивнул служащему, что угодливо открыл перед ним массивную дверь с тускло поблёскивающей ручкой, и вступил под прохладные своды Университета. Здесь его шаги стали торопливо-деловитыми – шагами человека, который знает, что делает.
В зале анатомического театра было людно. Многие пришли посмотреть на вскрытие двухтелой девочки – ребёнка, имеющего только одну уродливую голову, широкую, будто состоящую из двух, грудную клетку, и два отдельных таза с четырьмя, в общей сложности, ножками.
Мария-Луиза Пароди должна была стать завершающей строкой монументального труда профессора. Философским камнем, который он любил за то золото, что сотворит с его помощью.