Тема закрыта
† Николас Моррисон †
Сообщение отредактировал Lawless: 24 октября 2016 - 01:17
World of Darkness: tHH «Потерянная невинность»
Автор Mad Ness,
Сообщений в теме: 802
#802
Фели
-
- I'm hungry.
-
- 8 501 сообщений
Отправлено
Настил палубы обречённо скрипнул под их ногами, когда четыре тёмных силуэта взобрались по хлипким, проржавевшим до самого основания своей сущности сходням на мрачный, заброшенный теплоход. Когда блёклый свет технических фонарей озарил эти силуэты, посмевшие бросить вызов тому, что скрывалось где-то в недрах грузового судна, любой случайный свидетель мог бы лишь с недоумевающей усмешкой покачать головой и, отвернувшись, направиться обратно по своим делам. Делам, что уж точно никак не были связаны со смертью, костлявые пальцы которой сомкнулись на глотках присутствующих вне зависимости от того, билась ли под кожей ритмичным пульсом горячая кровь.
Железо, железо и сталь, столь привычные и родные для немолодого, угрюмого кузнеца, стали ощерившейся шипастой клеткой, любое приближение к которой было неприятно. Стены, обитые тусклыми листами металла, покрытые гарью железные полосы оковки, сам запах – всё это странным образом притягивало и отталкивало. В отличие от Андервейла, явно чувствовавшего себя если не в своей тарелке, то по крайней мере до глубины не-мёртвой души отвращённым, увязавшийся за троицей скандинав попросту не знал, что и думать.
У каждого из присутствующих была своя цель в этом «мероприятии», свой шкурный интерес. Таинственный Эггиль Андервейл, до последнего момента казавшийся плохим парнем и, в итоге, желавший лишь сохранить покой тихого городка и жизни его обитателей, преисполненный решимости остановить змея Эс-Шейр даже целой собственной не-жизни. Доктор Хауэлл Арчер, как никогда странный и непонятный для Харальда, крепко сжимавший побледневшими пальцами ручку тяжёлого чемодана, явно пытался отыскать в этом воняющем неопределённой жутью месте что-то, что принадлежало ему; что-то или кого-то, из-за чего он, кажется, и изготовил эту взрывоопасную хрень массового поражения. Мара Морель, последовавшая за Эггилем как мотылёк за пляшущим перед ним язычком пламени, но как никогда подобная гибкой хищнице. Подвижной словно ртуть, смертоносной словно острейший клинок.
А он, Харальд? У него уже было всё, что требовалось для покоя его мятущейся души. Крепкие, знающие своё дело руки, бьющееся в груди горячее сердце, и несуществующая забота обо всём происходящем с руками и сердцем дерьме. Существование несведущим слепцом на протяжении более двадцати лет имеет тенденцию либо надламывать, либо укреплять, вестимо. Быть может, он просто не мог позволить концовке этой истории остаться для него неизвестной, припорошённой белым туманом неоднозначности, и не мог позволить этим людям просто уйти – возможно, сгинуть. Имеют значения лишь дела, к дьяволам общество и его требования; так было даже до того, как он прозрел. А теперь, когда видит, это стало лишь вернее. И сейчас эта истина требовала, стоя плечом к плечу с оставшимися компаньонами, узнать всё так, как оно было на самом деле.
Когда четвёрка, недолго оглядев безлюдную палубу, без единого слова вошла в рубку, для них ничего толком и не изменилось. Безликие, пустые каюты, тихое покачивание огромного судна на волнах и становящийся тошнотворным запах железа. Все койки опрятно заправлены и покрыты тонюсеньким слоем пыли на жёстких шерстяных одеялах, прибитые к полу столы были пусты как глаза мертвеца. Им пришлось немало поблуждать по узким, петляющим коридорам со скрипящими под ногами пластинами металла для того, чтобы наткнуться на единственное оживлённое место.
Относительно.
Кажется, это была общая каюта. На стенах в стеклянных футлярах висели старые, пожелтевшие морские карты – скорее эстетики ради, ежели пользы. Пол был укрыт поеденным молью, но всё ещё цветастым ковром с узорами в виде французских лилий – даром что в Канаде вторым языком был именно язык пожирателей лягушек; над потолком размеренно покачивалась тусклая лампочка. Оживлённость же заключалась лишь в том, что на одном из столиков возвышался одинокий стакан давно остывшего чёрного чая в компании с надкушенным кусочком барбарисовой конфеты в блестящем фантике. Обычный, типичный для корабля стеклянный стакан в железной подставке с ручкой. Рядом с этим столиком, на зелёной тумбе с облупившейся краской, тихонько мерцает включённый чёрно-белый телевизор незнакомой кузнецу марки – чуть ниже выпуклого экрана гордо располагались тусклые символы на русском языке. «P», «А», странная загогулина, «Y»…
Он не стал вникать. Всё равно звука не было совершенно, а показывали, похоже, какую-то древность времён его детства.
С противоположной от кружки остывшего чая и конфеты стороны стола покоился раскрытый судовой журнал, над которым ныне склонился докучливо похрустывающий костяшками пальцев Хауэлл. Выглянув из-за плеча доктора – не проблема, с его-то ростом – Харальд недоуменно, по-птичьи склонил голову набок. Датой последней записи было лишь четвёртое августа, в то время как сегодня, на секундочку, было… Ха. Он не помнил. Просто не знал. Вот что называется – заспался. Однако что кузнец знал – так это то, что вся эта дьявольщина началась пятого августа. На день основания.
Цепь замкнулась.
«Сегодня мы прибываем в порт Сент-Джонса. Я всё ещё немного нервничаю, но все сомнения отошли на второй план.
Он может вернуть их».
Ларсен раздражённо нахмурил кустистые брови, пытаясь совладать с нахлынувшей мигренью и головокружением. Вернуть их? Вернуть кого, и кто вообще может... Но не успел кузнец и глазом моргнуть, как почувствовал, будто падает. Арчер что-то проворчал и проворно отошёл с дороги, освобождая пошатнувшемуся кузнецу траекторию падения лицом прямо в журнал, а то – и в кружку с конфетой, но столкновения просто не произошло.
Харальд провалился прямо сквозь страницы и продолжил падать.
Кто-нибудь другой на месте недовольно опешившего кузнеца начал бы незамедлительно задаваться вопросами. Как, где, зачем и, разумеется, великолепное в своей бессмысленности «почему я». Но, в отличие от этого призрачного «кого-нибудь другого» Харальд мог лишь с увеличившимися глазами и приоткрытым ртом расправить руки, чувствуя на коже лившиеся с коричневой ленты прессованной, ненужной макулатуры неба чернильные капли. Он кожей ощущал наэлектризованные бумажные облака из газетных листов, почтительно расступающиеся перед не слишком грациозно падающим мужчиной, с замершим дыханием разглядывал стремительно проносящиеся перед неестественно-голубыми глазами картонные дома с вырезанными, зияющими дырами окон, созданную чьими-то умелыми руками мостовую из чёрно-белых кусочков разрезанного пергамента, пропитавшегося каплями чернильного дождя, стремительно приближающуюся мостовую…
И наконец, он не слишком-то изящно грохнулся наземь.
Недовольно проворчав сквозь зубы нелестные эпитеты в отношении бумажного мира, Харальд с трудом поднялся на ноги, пошатываясь и потирая глубоко несчастные рёбра, безмолвно вопрошающие лишь один вопрос: «за что?». Угольно-чёрные капли назойливо барабанили по плотной бумаге и коже недоумевающего мужчины, с приоткрытым ртом запрокинувшего голову. Льющиеся с неба чернила не жгли прищуренные глаза, лишь слегка пощипывали; когда он опустил взгляд на свои руки, то сумел лишь тихонько чертыхнуться.
Плотная и коричневая обёрточная бумага, по какой-то причине ещё и оплетённая склеенными воедино «стебельками» более мягкой, салфеточной, из которой также были сплетены малюсенькие цветы из оригами. В груди зияла уже ставшая знакомой дыра с обугленными и хрустящими краями подгоревшего картона, из которой можно было различить слабый, едва заметный оранжевый свет и неслышное потрескивание. Поспешно прикрыв дыру ладонью – словно слабому пламени внутри мог угрожать льющий с газетного неба чернильный ливень – картонная фигурка Ларсена покрутила по сторонам головой с тонкими полосами жёлтой цветной бумаги, приклеенными на скальп. Взгляд глаз из кусочков той же цветной, но уже голубой бумаги, остановились на сцене в нескольких метрах от него.
Простая, некогда белоснежная машина из блестящего глянцевого картона, ныне испачканная в чернильных каплях, и стоящие возле неё фигуры. Одна точно карикатурный капитан с крошечной, едва заметной дырой в бумажной груди, небрежно слепленный из вырезок газетных фото, понуро опустила некогда гордо расправленные плечи и затравленно взирала на другую, более подобную на черную тень. Лишь начёрканный гелевой ручкой контур тела, внутри которого темнота провала. Не чернила и не чёрная бумага – лишь густая, неустанно шевелящаяся тьма.
—… в моих силах сделать это, уважаемый мистер.
Бумажный Харальд незамедлительно навострил бумажные уши.
— По факту, исправить столь вопиюще несправедливый, просто несчастливый случай – на самом деле обязанность, а не услуга. Первое плавание, которое стало последним – это попросту несправедливо, по моему мнению.
Бумажная фигурка капитана сгорбилась лишь сильнее; залитые чёрными чернилами плечи слабо дрогнули, в то время как, к необъятному ужасу бумажного Харальда, тень выросла и словно стала больше.
— Я могу вернуть вам вашего сына – взамен я лишь прошу… незначительную услугу. Самую малость – просто-напросто переправить два незаметных ящика с контрабандой, и передать их кое-кому в городе. Право, пустячок.
Шаг, ещё один. Ларсен не знал, видят ли его эти двое, но антипатия к тёмному силуэту с каждым проведённым здесь мгновением становилась лишь сильнее. Оно было странным, чуждым и зловещим. Заброшенный в этот мир и ставший с ним единым, Харальд совершенно забыл о происходящем в мире другом.
— Вы ведь не хотите сказать, что жизнь вашего сына этого не стоит?..
— А будет ли он живым? — зло прошипел бумажный человек, вплотную приблизившись ко тьме и капитану, в любую секунду готовый наброситься на мрак со своим картонным кортиком. Когда капитан, замешкавшись, повторил этот вопрос, Ларсен даже не удивился.
Тьма, колыхнувшись, низко расхохоталась.
— Как любой другой человек, наделённый душой и чувствами, — вкрадчиво прошипела она, колыхнувшись контуром гелевой ручки.
Капитан опустил глаза на испачканные в чернилах картонные ботинки, не решаясь дать ответ. Жизнь сына в обмен на два ящика контрабанды – простой, очевидный выбор, но… кажется, даже он мог почувствовать, что могло повлечь за собой это действие. Чудовищные, ужасающие последствия, после которых весь город захлебнётся в крови.
От злости бумажный Харальд не мог выговорить и слова. Давить на больную, не успевшую закрыться рану, давить намеренно и беспощадно; существо перед ним не заслуживало никаких услуг, но выбор в этом деле принадлежал не ему. Решимость уговариваемого истаивает, размокает, как бумага под напором густых чернил, подтачиваемая сладким ядом обещаний. Тот почти готов согласиться, но медлит, цепляясь за остатки былого упорства и принципов.
Он судорожно размышлял. Сказать, что от последствий может пострадать и его сын? Убедить капитана в том, что это решение неверно, и что тени нельзя доверять? Да кто он таков, чтобы так поступить? Предложи ему подобное ещё год назад, он бы… он…
Дыра в груди отозвалась тупой, пронзающей болью. Края его картона обгорели лишь сильнее, обнажив обжигающее хрупкую оболочку: сердце из слабо тлеющего огня, неумолимо подтачивающие краткое существование картонной фигурки. Голубые глаза взглянули на капитана, уже неуверенно подносящего свою бумажную ладонь в протянутую руку выжидающей тьмы.
Огонь. Всё, что он мог сделать – это передать свой огонь.
Сожжённый картон с хрустом осыпался на стекающие с мостовой чернила, когда рука ладонь протиснулась в сквозную дыру и, извлекая из неё тлеющее сердце, из последних сил всунула её едва заметное отверстие в груди капитана.
Едва тлеющее, обессилевшее сердце, стоило ему лишь оказаться в другой груди, вспыхнуло с жаром погребального костра. Капитан отшатнулся, резко и с омерзением отбросив тёмную ладонь, что рукопожатием желала утвердить договор. Дождь из чернил с новой, яростной силой обрушился на бумажный город под преисполненный бессильного гнева вопль Тени. Размокшие бумажные дома под напором яростной, разбушевавшейся стихии начали обваливаться внутрь. Ларсен рухнул на колени и, прижав ладонь к опустевшей груди, с уверенной, спокойной улыбкой разглядывал, как облака отклеиваются и падают на продырявленную каплями мостовую, разбрызгивая все новые и новые потоки чернил. Пальцы резко обожгло неописуемым жаром, и он с запоздалым удивлением уставился на яростно воспылавшее в отверстие пламя, с новой, неистовой силой охватившее призрачное сердце, сжигая оплетающие руки стебельки и цветы из салфеток. Тьма, резко отвернувшись от расправившего плечи капитана, тенью ринулась к рухнувшему, ошалевшему бумажному Харальду с полыхающим в груди огнём, схватила его за грудки и со злобной яростью отшвырнула назад. Осыпающееся газетное небо и мокрые чернила, которые он чувствовал затылком, подточили бумажную мостовую до того состояния, что она просто рухнула под его весом вниз, вниз, вниз…
Он резко распахнул глаза и с судорожным вздохом оперся локтем на пыльный стол. Та рука, что мгновения назад была обожжена пламенем воссиявшего в пустой груди пламени, ныне сжимала переломленную надвое ручку, из которой прямо на тетрадь обильно сочились вязкие, чёрные чернила. Осколки пластика болезненно впились в ладонь и, стоило прерывисто дышащему кузнецу медленно разжать эту ладонь, они с печальным хлюпаньем упали в растёкшуюся лужицу черноты. Ларсен поспешно и бесцеремонно вытер руку о, и без того грязные, брюки. Он надеялся лишь, что он выпал из реальности не так уж и надолго, стараясь не слишком-то проявлять вспыхнувшую с новой силой уверенность и решительность.
Теперь-то он знал, зачем он здесь.
Впрочем, это не значило, что его выражение стало менее хмурым хоть на йоту.
Стараясь игнорировать странные взгляды, которые на него теперь бросал Андервейл, угрюмый и непрерывно размышляющий кузнец послушно шагал за двинувшейся вглубь корабля группой, мучительно соображая. Тот, кого они сейчас пытались отыскать – тот самый «змей» — был за нападением на церковь. Те глиняные изваяния, что были как при нападении, так и в здании отеля, означали, что именно он подослал убийц к свидетелю из того полуразрушенного казино, как-там-его-звать. Кровь Элен была на руках этого змея. Не руках Харальда – руках змея.
Но это была лишь половинка. Те наркоманы, что участвовали в побоище на День основание и те, что штурмовали церковь – при мысли об этом отголоски раны от дробовика вновь заныли – ненавязчиво намекали на то, кто в том числе был виноват во всём происходящем. Неизвестным элементом этой мозаики оставалась роль Ленбо, за которым ныне поглядывающий на угрюмого Харальда Андервейл поручил им охотиться в первую очередь. Может, когда они не будут посреди вражеского логова на заброшенном корабле, он поинтересуется об этом у Эггиля – тот, кажется, теперь казался вполне себе «дружелюбным», если этот эпитет вообще можно использовать по отношению к этому не-человеку.
Но стоило спуститься на вторую палубу, как все мысли унёс прочь шок. За всё время блужданий по кораблю они, наконец, встретили людей, но Харальд теперь отчаянно желал, чтобы этого не произошло.
Окровавленные и истерзанные тела, лица которых были покрыты открытыми, сочащимися гноем язвами усеяли коридор в топливном отсеке. Смрадное зловоние крови, гноя, мочи и блевотины, смешанное с чем-то ещё, чем-то… не отсюда.
Но даже это «что-то» было тошнотворным.
— Предлагаю всем присутствующим покинуть сие бесславное заведение, пока есть возможность, — невесело произнёс доктор Арчер, уже в который раз хрустнув костяшками пальцев. Харальд, подавив желание хрустнуть шеей доктора, медленно прикрыл глаза и прислушался.
Истомленные, истерзанные чувства, все как один сосредоточенные на чем-то… одном. На чем-то определённом, ужасном и прекрасном, пленительном и завораживающем, чем-то, ради чего стоило – нет, нужно было – существовать даже в таком обличье. Пока Харальд в тупом шоке разглядывал простёршуюся перед глазами ужасающую картину, доктор быстро осмотрел сваленные в кучу тела и, оглядевшись по сторонам, с нечитаемым выражением извлёк из руки уже бездыханного трупа поблескивающую фляжку. Мысли и идеи роились в воздухе словно черви в давно протухшем трупе, сосредоточенные лишь на одном: избавлении. Через дарование блаженства ли, аль через милосердный финал.
Эти чувства, эти грёзы… его от них тошнило. Запах затмевался на их фоне.
Харальд отверг эту мысль. Он не убьёт их из-за чувства собственного покоя, не убьёт «потому что надо». Медленно вытащив из-за пазухи сокрытый доселе кортик, мужчина со вздохом мотнул головой и приблизился к одному из ещё дышащих тел. Мутные, белесые глаза с мольбой устремились к возвышавшемуся над их обладателем молчаливому скандинаву, ныне напоминавшего каменное изваяние. Тот наклонился и поднёс кортик к шее умирающего.
— Не волнуйся. Больше боли не будет.
И одним резким ударом кортика перерезал несчастному горло.
— Не затягивайте там, — бросила вослед кузнецу и доктору Мара, огибая по дуге сваленные в кучу тела и позволив Харальду закончить начатое, отыскав всех страдальцев и избавив их от мучений. По крайней мере он очень надеялся на то, что отыскал всех; мысль о том, что кто-то остался, забытый и ещё живой, среди гор трупов своих товарищей, была… ужасной.
Каждая смерть, каждое перерезанное кузнецом горло словно крошечным червячком пыталось подточить его сознание, отупить восприятие происходящего. Это не убийство, они уже мертвы. Кровь не на его руках, она на руках змея.
Харальд отверг эти мысли. Всё было совсем не так, нет. Он убил их, но он сделал это из милосердия. Их кровь на его руках, но в этом нет бесчестья. Всё было так, как должно было быть.
Меньшее, что он мог сделать – помочь отправить в ад сволочь, что довела несчастных до такого состояния. Может, некоторые с ним там встретятся и «поблагодарят» – как знать. Харальд поднялся на ноги и, не вытирая клинка, молча побрёл вслед за поджидающими его Андервейлом и Арчером.
Какой-то частью сознания, кусочком работающего как никогда мозга, Харальд понимал, что любой из исходов завершится трагедией – так или иначе. Таков был порядок вещей в этом, ином – каждом из мирах. Хорошие концовки бывают лишь в сказках, и то редко. Это понимание от вида маленькой темноволосой девочки стало лишь сильнее. Он не вымолвил ни слова, не смог выдавить из себя роящиеся в голове мысли. Может, озвучь он их, всё бы изменилось. Может, озвучь он их, у них бы была их «хорошая концовка».
Остроумие на лестнице.
Стоя над обнимающей бездыханное детское тельце, сотрясающейся от рыданий Марой, Харальд тупо уставился на мерцающее в её груди огненное сердце, видимое им даже за клеткой из рёбер и плоти. Сердце, от боли и ярости более подобное тлеющей на ветру подожжённой спичке. Тупо смотрел на разрезанную и припорошённую потухшими угольками грудь Марии, судорожно сжав в кулак руку, в которой до сих пор отчаянно извивалась вырванная из тела Сайруса сила. Он помнил шок и ярость, вспомнил, как, глядя прямо в глаза зазевавшегося змея, протянул руку и, сжав ладонь в кулак, с силой вырвал из его тела эту силу.
Теперь же он, медленно приподняв руку так, чтобы она заслоняла собой тлеющее в груди Мары сердце, медленно разжал пальцы, выпуская захваченную силу и направляя её к огню девушки в попытке подпитать его так, как он сделал это с тем капитаном на страничках журнала. Это всё, что он мог сделать. Как всегда – слишком мало и слишком поздно. Для Лукии, для этой несчастной девочки, для Мары.
Лог: Маре перекачано 6 СВ (+1 за использование способности)
Когда Андервейл приблизился к застывшему с простёртой, открытой ладонью кузнецу, рукоятью вперёд протягивая тому свой клинок, Харальд и не сразу понял, что именно ему предлагают. Это оружие… словно бы состоит из множества тонких полупрозрачных слоёв, погружающихся и накладывающихся друг на друга, создавая впечатление туманной дымки. Когда его владелец прикрыл глаза и словно усилием воли превратил меч в небольшой клинок, подобный окровавленному кортику в руке кузнеца, последний наконец начал соображать.
— Это... — неуверенно прочистив горло, мужчина с благодарным кивком принял оружие из рук Андервейла, — очень щедрый дар. Спасибо.
С благодарным кивком прикрыв пронзительно-синие глаза, он отошёл в сторонку, позволив Эггилю приблизиться к Маре, словно почувствовал протянутую между ними незримую нить толщиной с добрый канат.
Всё было так, как должно было быть.
Сообщение отредактировал Фели: 13 октября 2016 - 13:31
- Mad Ness, Leo-ranger, Gonchar и 3 другим это нравится
#803
Лакич
-
- Новенький
-
- 19 сообщений
Отправлено
https://www.youtube.com/watch?v=SL83hofjbxg
Арчер не хотел, чтобы кто-то еще изъявил желание отправится с ним в это проклятое место. Зачем? Мара - эта убийца, которая спасла их несколько раз, которая наконец нашла хоть что-то в этой жизни; Харальд - этот могучий великан, который единственный был достоин той идиллии мирной жизни, которую у них так нагло забрали; Андервейл - это существо ночи и Бездны, в почти сгнившей душе которого нашлось больше сострадания и понимания чем в живом докторе.
Зачем они идут сюда, когда вся проблема может быть решена одним щелчком?
Зачем они хотят разрушить все то, что они заслужили?
Нет, он не мог этого понять - та тлеющая надежда о благополучном исходе для него таяла с каждой секундой... Он хотел, он понимал, что вот он - шанс искупить все грехи. И все же... они зачем-то идут с ним - до чего же странно порой понять человеческий и не очень разум. До чего же порой сложно уловить ход чужих мыслей, до чего же....
Что ж, ему все равно придется нести свою ношу.
Происходящее казалось... странным. Невразумительным. Ненастоящим. Сначала Харальд, только посмотрев в журнал, отключился, изрядно испугал доктора - хотя Хауэлл никогда показывал своих чувств - затем коридор, полный полу-гнилых трупов и умирающих... Пусть. Он не имеет к ним никакого отношения, к этим наркоманам, это их вина, что они не смогли сбросить цепь змеи
Арчер поморщился - что-то внутри него дало понять, что и сам доктор не свободен: он лишь сменил одни цепи на другие, те, что были даже тяжелее всех мирских, цепи, которыми скован сам дух Хауэлла, обрекая его на...
- Предлагаю всем присутствующим покинуть сие бесславное заведение, пока есть возможность, - произнес доктор Арчер, пустым взглядом всматриваясь в флягу, которую он извлек из кармана уже мертвеца. Он вдруг вспомнил о Джен, о Филе и о Ника - он не считал их друзьями, нет, однако... где-то в глубине души он был рад, что они их не было здесь.
Тем временем никто не уходил.
Более того - Мара отыскала... ребенка.
Арчер вздрогнул, только взглянув в глаза Мари... До боли знакомое ощущение потери вызывало... душевную боль - и тревогу. Тревогу за эту девочку, которой явно нужно было уходить от сюда. Но она осталась, и в этом упорстве - бессмысленном по своей сути - он вдруг обнаружил отражение себя. Как же порой глупо и бессмысленно поступают люди, ведомые чувствами. Ведомые любовью к близким.
Он вздрогнул от своих собственным мыслей, заполонивших его голову, продолжая идти вперед - Арчер понимал, что остановится сейчас... нельзя. Но как же ему хотелось, чтобы все, кто сейчас с ним был, развернулись, как же он хотел...
И как жаль, что мы никогда не получаем того, чего хотим. Как жаль...
— Ах, доктор… Я рад, что вы наконец изволили прийти к нам. Бедняжка Джейн уже совсем ослабела от тоски. Она так переживала за вас…
"Нет, - говорил он себе, - он же просто с тобой играет. Он же просто..."
И Арчер это понимал, он клялся себе, что никогда больше на него не накинут цепей, он навсегда останется свободным, но Джейн... И, хотя доктор осознавал, что происходит, ему было больно. Сайрус предложил разойтись миром - да, однако... разве не тоже самое он просил передать настоятелю? Однако Джейн... его Джейн.
Забавно - но это Арчер, который все время просил уйти остальных домой, первый собрался пролить кровь - однако, заряжая дробовик, он сразу же понял, что у Судьбы были совсем другие планы. Он понимал, что вероятности - штука переменная, он, при должном усердии, мог их изменить, но все же - именно в этом бою, самом важном, Хауэлл был лишь наблюдателем. Вот Мара уступает под натиском Люка, вот Харальд контратакует, вот Андервейл, двигаясь с неестественной скоростью, наносит свои удары, вот бедная Мари пытается уразуметь брата, защищая убийцу, вот блондин с одурманенными глазами замахивается на свою сестру.
Как... больно.
В голубых, будто лед, глазах проступили слезы, когда Джейн заговорила с ним. Слова ее ранили не хуже меча, однако сейчас, именно в это мгновение, Арчер был рад. Рад, что смог заговорить с ней.
- Хэлл, - услышал он ее голос, - как же я рада...
Арчер пытался обнять ее, успокоить, сказать, что вот оно - все закончилось, но тело его жены, будто сам Бог издевался над ним, стало обращаться в прах.
- Пожалуйста, - только выдавил он из себя, - не уходи.
Все было напрасно.
Полу-пьяным взглядом он посмотрел на труп Люка и Мари, на пепел Джейн, его Джейн, на Мару, на Харальда, на Андервейла - хотелось попросить его вернуть бедную девочку в мир живых, однако на доктор вдруг осекся... Неужели мир Тьмы лучше загробного? Пусть эта бедняжка покоится с миром, пока... пока он, Хауэлл Арчер, не вернет ее.
Пока он не вернет всех, кто умер слишком рано.
Тем временем Хауэлл пришел в себя, обнаружив свое тельце в кресле Сайруса - уже окончательно покойного - в руках доктора была некая кукла, которую он забрал, похоже, совершенно случайно, а в холодных голубых глазах, слегка влажных, читалось нечто... нечеловеческое.
В конце-концов - всё было так, как должно было быть.
Сообщение отредактировал Лакич: 17 октября 2016 - 20:39
- Leo-ranger, Gonchar, Фели и 2 другим это нравится
#804
Mad Ness
-
-
- 3 924 сообщений
Отправлено
23.10.16
Солнце едва-едва приподнялось над морем, озаряя блеклыми отблесками тускло-серые комья слежавшихся облаков, прилипших к горизонту. Промозглый ветер лениво шевелил сонные ветви обнаженных деревьев, изредка поднимая вихри из павших листьев, пробегающие несколько метров без цели и смысла, лишь для того, чтобы рассеяться бурыми обрывками осени по влажным от осевшего уже утреннего тумана тротуарам, добавляя работы хмурому мужчине в ярко-оранжевой робе, монотонно скребущему асфальт пластиковой метлой.
Противный звук, порождаемый блюстителем чистоты, был единственным, что нарушало живую дышащую тишину парка близ старого церковного кладбища. Макс поежился, не то от холода – сезон толстовок уже определенно прошел, – не то от очередного взмаха метлы, резанувшего слух и вырвавшего парня из блуждания среди темных закоулков мыслей, которые принято откладывать до лучших времен, чтобы затем и вовсе забыть – для собственного же спокойствия. Встав с покрытой капельками влаги лавки, Браво накинул капюшон, по ставшей уже бесполезной привычке прячась от мира, и зашагал в сторону центра.
С ночи нападения на церковь и неудавшейся попытки захвата Сент-Джонса прошло почти два месяца. За это время город успел прийти в себя и оправиться от былых потрясений, а его обитатели почти забыли, как в течение трех недель ужас петлей сдавливал им горло, а каждый новый день был последним. Люди быстро забывают плохое, погружаясь в будничную рутину своих важных дел, бегая по замкнутому кругу, который они называют жизнью. Впрочем, даже сам Макс помнил те события, словно через дымку, воспоминания походили на старые выцветшие фотографии, которые трудно долго удерживать перед мысленным взором. Вероятно, тут не обошлось без вмешательства Андервейла, чьими стараниями Сент-Джонс вновь становился сонным провинциальным городком, в котором не происходит ровным счетом ничего интересного.
На следующий день после ликвидации Эс-Шейр, город гудел как разворошенный улей. Казалось, все отделение внутренней безопасности КСРБ собралось в Сент-Джонсе, занимаясь бессмысленными уже расследованиями, допросом свидетелей и участников страшных событий, но вскоре энтузиазм угас, ведь все до единой ниточки, к которым бережно подталкивал агентов Андервейл со своей новой спутницей, сплетаясь в замысловатую паутину, сходились на борту старого теплохода, где и были найдены тела убитых лидеров террористической ячейки. Выживших сторонников Эс-Шейр хотели переправить в Оттаву, для проведения закрытого судебного процесса, но они, все до одного, умерли. Согласно официальной версии от вызванного резким прекращением приема наркотиков отека мозга… Впрочем, кто вообще верит в официальные версии?
Мимо прогрохотал мусоровоз, неспешно движущийся по своему неизменному уже многие годы маршруту, с флегматичной решимостью поглощая все новые и новые баки с отходами, попадающиеся на пути. Должно быть, работа водителя была чем-то средним между симулятором вождения и пакманом, и лишь благодаря этому сходству не осточертела ему окончательно. Макс усмехнулся. Его новая работа обещала быть куда более интересной – после завершения основной части расследования, в котором он принял непосредственное участие, от больших шишек из верхов поступило заманчивое предложение по возрождению проекта «Сеть» в новом формате, и созданию на его основе специально отдела цифрового контроля при службе безопасности Канады. Пока сильные мира сего пытались выяснить, кто же будет контролировать новую структуру, все ресурсы Сети оказались в руках Браво и парочки приезжих спецов, с которыми ему еще предстоит найти общий язык. Как бы то ни было, главное, что о былых грешках юного хакера государство милостиво позабыло, позволив ему начать новую жизнь, без постоянного контроля со стороны копов.
К слову, о новой жизни. Обвинения с участников дела о убийстве в отеле были сняты, а вину за поджог полицейского департамента переложили на уже мертвых террористов, ведь все свидетельства причастности развеселой компании приятелей Браво к случившемуся неизвестным образом исчезли. Пропавший из виду после ночных погромов, старик Ньюхоуп, окончательно утратив надежду и смысл жизни, был найден на следующий день, после оглашения вердикта. Его остывшее тело лежало в комнате дочери, среди рассыпавшихся из старого альбома фотографий.
К тому времени, когда Макс добрался до Флит-Стрит, город уже наполнился обычным утренним шумом. Во дворах, за декоративными заборчиками, раздавался лай собак, со стрекотом проносились по тротуарам редкие велосипедисты, в основном пожилые леди в нелепых спортивных костюмах, тщательно следящие за своим здоровьем, количеством километров на счетчике и уровнем сахара в крови. Остановившись напротив одного из домов, Браво стянул капюшон и попытался пригладить вечно взъерошенные волосы, после чего решительно пересек небольшой ухоженный палисадник и приблизился к входной двери. На этом решительность покинула его, оставив созерцать свое недоумевающее отражение в сияющей бронзовой табличке «Флит-Стрит 17, М. Моро».
Спустя семь минут Макс уже сидел в салоне такси. На экране телефона светился номер Мары. Экран неоднократно гас, уходя в блокировку, но парень раз за разом вбивал простенький пароль, вновь и вновь вглядываясь в короткую строчку цифр, которая словно была последним мостиком, связывающим его с прошлым. Наконец, он нажал «ок», навсегда удаляя номер из памяти телефона.
За окном автомобиля, под музыку из «Донни Дарко», проносились аляповато-цветастые домики. Все начиналось с чистого листа. Все повторялось, как прежде.
- Leo-ranger, Gonchar, Фели и 3 другим это нравится
Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.
Количество пользователей, читающих эту тему: 0
0 пользователей, 0 гостей, 0 скрытых