Все подобные воспоминания почти стерлись из моего разума. Но почему-то до сих пор перед глазами стоит тот вечер на Нар Шаддаа, на крыше. Внизу проносятся аэрокары и такси, и повсюду воняет хаттами. Но если к этому запаху привыкнуть, можно даже сравнительно неплохо жить. Шум машин заглушает ветер, треплющий мои волосы, которые едва достают до ушей. Я сама обрезала их ножом, когда мне исполнилось тринадцать. Неровно, криво и уродливо, но в этом был свой шарм.
— Как тебя зовут? — спрашиваю я, хотя уже знаю. На Нар Шаддаа большой анклав, и хоть я знала его лицо и имя, никогда не была знакома с ним близко.
— Хайар, — отвечает парень и улыбается. У него грязно-соломенного цвета волосы, очень короткие, ежиком, и серо-голубые глаза. На носу и щеках россыпь веснушек. Ему чуть больше восемнадцати, мне только-только исполнилось шестнадцать, но мы уже давно не дети. Его лицо пересекает глубокий шрам, и я знаю, что еще больше шрамов внутри, под броней. Как и у меня. Я слышала, он прошел испытание без единой ошибки, а я… я едва не потеряла голову, да еще и джетпак опять сбоил. Сломала руку, но это ничего, это просто боль. Кости срастаются, а как говорит отец, сломанные кости становятся еще крепче. У меня кости были очень крепкими.
Хайар протягивает мне датапад. Я молча смотрю и не понимаю, почему он делится со мной таким вкусным заказом. Хатты платят всегда хорошо, если не пытаться с ними спорить и не переходить дорогу их внутренним разборкам. Воняют, правда, невыносимо, но в шлеме для этого предусмотрен фильтр. Лично я считаю, что «ядовитые вещества» вполне подходят под испарения хаттов
— Тут больше двадцати тысяч, — говорю я, не поднимая головы. Шлем висит на поясе, на специальном ремешке, чтобы не держать его постоянно в руках. Джетпак сзади тянет к земле, но это хорошо для мышц спины.
— Да. Поэтому предлагаю тебе, — он продолжает улыбаться, и я понимаю, что не могу поднять глаза от датапада, потому что тогда мой взгляд необратимо остановится на его лице. Мы все братья. Особенно мой клан. Но сейчас я чувствую, что Хайар мне больше, чем брат. Это странно. А еще мне нравится, как он тихо смеется.
Shereshoy2, то, чего мне, наверное, не хватает. Может, поэтому мое испытание было таким неудачным.
— Деньги пополам?
— Пополам, — соглашается он и надевает шлем, запрыгивая на спидер. Протягивает мне руку, и я чувствую, насколько его рукопожатие крепкое, надежное. На шлеме сбоку он нарисовал нечто, подозрительно напоминающее гранату, и я усмехаюсь, возвращая собственный шлем на законное место. Дисплей вспыхивает информацией, включается ночное видение, оживает приватый коммуникатор. Теперь мы одни. Никто не слышит наших слов, никто, даже клан. — Поехали?
Я киваю, зная, что он не видит этого кивка, потому что я сижу сзади, но чувствую, как ревет мотор и спидер срывается с места. Сердце пропускает удар, но я не чувствую страха. Только бесконечное счастье. Кровь кипит, предвкушая опасную игру, но еще больше удовольствия и я, и он получаем от игры, которую ведем между собой. Я уже знаю, что мы одержим победу, в этом нет сомнения. Как нет сомнения в том, что мы вернемся с кредитами и отправимся в ближайший бар. Хайар тоже знает. Знает, что мы будем в следующую ночь вместе. И много ночей после, потому что невозможно разорвать нить, связавшую нас. Мы были братом и сестрой по клану и не потеряли этого, напротив, мы приобрели еще больше, чем имели. Не любовники, не муж и жена, не друзья и не связанные кровью. Одно целое.
Я до сих пор помню это, хоть остальное и выветрилось из памяти. Помню, как он наклонился, уперся лбом в мой шлем и прошептал фразу, слышать которую остальным было необязательно. Мы стали одним целым, и не было пышных церемоний и долгих празднеств, не было витиеватых клятв и символов, привязывавших нас друг к другу, как у других народов. Мы в этом не нуждались. Потому что знали правду, и сделать ее ложью не было способно ничто.
Mhi solus tome.
3
Два года мы не видимся почти сразу после того, как стали одним целым. Меня никто не жалеет, да и я себя не жалею: я радуюсь за Хайара, за то, что он нашел контракт, который позволит нам купаться в кредитах. Сама же я остаюсь на Нар Шаддаа, перебиваясь мелкими заказами и работая на хаттские картели и иногда на заезжих. Мне везет. Среди тех, кто работает на этих вонючих слизняков, часто случаются странные смерти. Хатты не хотят расставаться со своими деньгами, поэтому платят нехотя, и иногда стравливают наемников между собой.
Мой отец, Горан, и моя мать, Хетиш, вскоре отправляются на Корусант. Они зовут меня с собой, но я отказываюсь. Не то, чтобы Нар Шаддаа являла собой райское место, но мне не хочется, чтобы по возвращении Хайару пришлось искать жену по всей галактике. Анклав — знакомое место, куда я могу вернуться после того, как провожу большинство ночей в барах с tihaar4, стараясь забыть о том, что могу и не дождаться.
Смерть — тоже обычное дело. Как говорят мандоаде, никто из нас не умирает насовсем. Мы лишь уходим в дальний поход. В то время я этого не понимаю и боюсь ее, как чего-то неизвестного. Смерть для тех, за кого я получаю кредиты, но не для меня. Не для Хайара. Не для моей семьи.
Порой кое-кто из анклава предлагает занять меня на то время, пока Хайар далеко. Я знаю, что никто не станет меня осуждать, в том числе и супруг, два года все же довольно долгий срок. Но мне кажется это каким-то особым, предназначенным только для меня испытанием. За моей спиной надо мной посмеиваются за то, что я сторонюсь собственных собратьев, некоторые даже презрительно фыркают в мой адрес, но я не обращаю на это внимания и беру все заказы, которые только можно взять. И звезды хранят меня. Я еще не знаю, для чего. Думаю, что когда вернется Хайар, мы сможем отправиться в далекие уголки галактики вместе, сможем воспитать новых воинов мандо, найдем самых сильных и достойных врагов и одержим победу, как единый клан. Я ошибаюсь — снова.
Пытаясь заснуть после очередного выматывающего дня, я представляю себе, что у наших детей будут такие же веснушки по всему телу, такие же светлые глаза и смешливый взгляд, как у Хайара. И они будут так же смертоносны и беспощадны к врагам, как он, и так же осторожны и преданны, как я. Эти мысли позволяют справляться с трудностями так же, как и чувство глубокой принадлежности, которую никогда не испытают arue’tiise5. Им недоступно понимание полного доверия своему клану, ощущение, что вы — один организм, действующий скоординированно, что нет большего счастья, чем увеличить благо своего клана, послужить ему и расширить его численность. И нет большей чести, чем прославить имя клана, победив в великой битве и убив достойных врагов. Поэтому я тренируюсь, когда другого занятия нет. Чиню проклятый джетпак, хотя позже он снова выйдет из строя. Учусь пользоваться почти любым оружием, которое можно найти на Нар Шаддаа, а найти тут можно все. Лазаю по небоскребам, как обезьяновая ящерица, и часто прихожу в то место, где Хайар предложил мне разделить его эксклюзивный контракт. Когда наступает восемнадцатый год моей жизни, я сижу на голом полу в анклаве, чиню джетпак и заправляю его топливом, когда возвращается Хайар. Словно не было этих двух лет тянущей пустоты внутри.
— Помочь? — спрашивает он, присаживаясь на пол рядом и глядя на разобранный джетпак, который я с таким трудом каждый раз чинила от перегрева. — У тебя предохранители поплыли, cyare6. Давай я…
Следующие полчаса мы просидим в тишине, собирая обратно джетпак. У него всегда выходило лучше. Я тем временем краем глаза наблюдаю за ним, после того, как он снял шлем. Старый шрам на лице теперь выглядит белой полоской, совсем не так уж уродливо, как свежий. В уголках глаз поселились крошечные морщинки, которые становятся явственнее, когда он смеялся или улыбался. Но улыбаться он стал тоже реже. На броне, потертой, со следами оплавления, появились вмятины и царапины. Я не спрашиваю о том, был ли он с другими женщинами, а он не спрашивает об этом меня. В конце концов, куда важнее иное.
— Расскажешь? — спрашиваю я, откладывая джетпак в сторону, когда мы наконец собрали его воедино. Хайар улыбается, почти как раньше.
— Обязательно. Каждый заработанный кредит я получил потом и кровью. Ходил по краю опасности. Убил ранкора.
— Ранкора?! — я вскакиваю и хватаюсь за вибронож. — Врешь!
— Разве я когда-нибудь тебе врал? — на лице Хайара проступает искренняя, хоть и несколько преувеличенная, уязвленная гордость. — Открывай бутыль netra’gal7, тогда расскажу.
— Снимай броню, тогда открою, — возражаю я, и мы оба, после небольшой паузы, начинаем хохотать. На нас никто особо не обращает внимания, понимая, что праздновать возвращение Хайара можно будет и позже, а сейчас мы только друг для друга. — Тебя не было два года. Я устала ждать.
Мы действительно пьем алкоголь в тот вечер, и много. И я слушаю, восхищенно и с завистью, его рассказы о приключениях в космосе, на планетах, о которых я знаю только название. Но это было после того, как мы были вместе. Как будто прошел лишь день. Я чувствую, что все это время, все эти долгие два года, мы были единым целым — в разных концах света.
Mhi solus dar’tome.8
— Я предлагаю вам последний шанс сдаться.
Этот джедай просто тянет время. Впрочем, как и мы тоже. Переглянувшись с супругом, я киваю. Хайар знает, что нужно сделать, взрывчатка уже заложена, а детонатор в руке держит наша цель. Пожалуй, мы недооценили этого человека. Он не только обезврезил двух наемников, но и нашел детонатор, спрятанный в недрах моего джетпака.
О чем не знает джедай по имени Дирос Кэндо, так это о том, что у моего мужа есть второй детонатор. А читать наши мысли просто так он не может. Мы много лет тренировались охотиться на таких, как он, и существенной частью тренировки было сопротивление внушению и телепатии. Мне, как и Хайару, было все равно, кого убивать: ситов, джедаев, хаттов, имперцев, республиканцев. Но за джедаев платили больше, а Империя еще и добавляла бонусы, если удавалось уничтожить ценное имущество. Сейчас мы находимся на корабле Кэндо, «Солнечной короне». Проникнуть сюда и заложить взрывчатку оказалось проще, чем мы думали; сыграть в нападение тоже. Правда, кое-что пошло не по плану.
— А я предлагаю тебе засунуть свой световой меч в… — далее Хайар произносит нечто такое, от чего у напыщенного Кэндо щеки едва не вспыхивают краской, отчего я фыркаю, подавляя смех.
— Мандалорцы, — театрально вздыхает джедай. Мне видно, как трудно ему бороться с желанием ответить грубостью или попросту врезать одному из нас. Я бы уважала его больше, если б тогда он врезал. — Я знаю вашу братию. Вы ведь хотите жить, верно? Я заплачу вам столько же, сколько ваш наниматель, если вы сдадитесь и пообещаете не вредить Республике. Пойдете со мной. Армия нуждается в хороших тренерах, и многие из вашего народа уже согласились сотрудничать. Условия Республики…
— ...годны только на то, чтобы ими подтереться, — завершаю за него я. Хайар и я уже смеемся в голос. — Не трать дыхание на споры, arue’tii. Как только ты меня освободишь, я лично затолкаю гранату в твою пафосную глотку.
— Достаточно! — наконец-то он теряет контроль хоть на долю секунды и рявкает с явным раздражением, однако сразу же берет себя в руки. — Уведите их в карцер. Пусть с ними разбирается руководство Корусанта. Я устал выслушивать эти детские попытки меня оскорбить.
— Эй, я еще не сказал все, что думаю, насчет твоей козлиной бородки! — я знаю, что Хайар тянет время, и начинаю серьезно беспокоиться. Если сейчас нас уведут обратно в карцер, план придется менять, и кардинально. Подскакиваю, и пока джедай поворачивается, чтобы ответить моему мужу, с разбегу врезаюсь головой ему в живот. Кэндо скрючивается, но тут же отталкивает меня, и я слышу знакомый ВЖЖЖИК!
Дальше все происходит словно в замедленной съемке. Именно так я помню этот момент. Секунду назад я смеюсь, и смеется Хайар, и в тот момент мы не испугались бы самого Демагола, появись он на мостике; а уже через секунду я качусь по полу, а Хайар Келдау медленно сползает на пол, а световой меч — как это возможно? — торчит у него из спины. Даже бескар не в силах остановить оружие джедаев.
Я чувствую горьку ненависть и ярость, и боль, и гнев, и все то, что ведет на Темную сторону, но мне плевать. Мои руки скованы за спиной, мое оружие лежит где-то в запертом ящике на борту «Солнечной короны», и мой муж умирает передо мной на полу, а я ничего не могу сделать. Я реву, как раненый зверь.
— Я… я не хотел, — кажется, Кэндо и сам не понял, как это произошло. Он среагировал так, как его учили на тренировке, но вот только он не учел, что сражался с невооруженными противниками и только что убил пленника. Помотав головой, этот напыщенный придурок сразу же превратился в жалкого неудачника, похожего на промокшего щенка нексу. — Не двигайся! Я сейчас…
Он опускается на колени и готовится погрузиться в транс, чтобы использовать Силу для излечения смертельной раны. Я не знаю, до сих пор не знаю, сработало бы это, если бы тогда Хайар потерял сознание от боли и шока, но он не потерял. Он сильнее, и я вижу, как его скованные за спиной руки шевелятся, доставая что-то из секретного кармашка в броне как раз на уровне ладоней.
— Беги, — это последние слова, которые произносит Хайар. Кэндо вздергивает голову, непонимающе смотрит на меня. А я не трачу время, я поднимаюсь и бегу, стараясь не врезаться ни во что. Бежать с руками за спиной, знаете ли, не слишком просто. Вылетаю в коридор и слышу, чувствую, ощущаю кожей взрыв за спиной. Из-за угла вылетает струя рыжего, с синеватыми оттенками, пламени, и части тел, опознать которые не удалось бы даже самому искушенному костоправу. Кусок шлема с синей краской, меньше половины, приземляется рядом со мной, и я хватаю этот кусок, горячий, оплавившийся, обжигающий пальцы, и бегу к спасательным шлюпкам, по пути вскрывая замок на наручниках с помощью спрятанного в перчатке магнитного ключа-отмычки.
Однако добежать до капсулы мне не удается. Мы заложили взрывчатку не только на мостике, хотя там была ее основная масса; коридор, ведущий к спасательному отсеку, мы тоже заминировали. На случай, если джедай попытается сбежать. Но теперь сбежать пытаюсь я, и когда срабатывает мина, меня отбрасывает далеко вверх, ударяет об потолок и швыряет вперед. Я чувствую, что мое тело вдруг стало намного легче. Чувствую боль и вижу хлещущую кровь из обрубка руки, а глаза тоже заливает красным, и волосы, кажется обгорели с правой стороны. Почти ничего не видя, достаю левой рукой, неловко, из кармана на бедре адреналиновый шприц, в котором стимуляторы смешаны с кольто, и вкалываю в правое плечо. Становится легче, а перед глазами прыгают разноцветные пятна, когда я, опираясь здоровой рукой о стенку, добираюсь наконец до спасательных капсул.
Корабль разгерметизирован, но моя броня и шлем позволяют мне как минимум несколько минут продержаться в условиях недостатка кислорода и падения давления. Когда спасательная капсула выстреливает в глубокий космос, я уже теряю сознание, глядя сквозь иллюминатор на медленно разваливающийся на части, продолжающий гореть корабль Кэндо, на борту которого погибла не только моя цель, но и часть моей души. Мы разделили все. Все эти годы мы были одним целым, и теперь я знала, что потеряла намного больше, чем руку, правый глаз и кровь. Я потеряла часть себя. И когда темнота охватывает мой затуманенный яростью, болью и стимуляторами рассудок, я шепчу в пустоту:
Mhi me’dinui an.9
Новая рука болит. Точнее, болит старая. Та, которой нет уже несколько месяцев.
— Пройдет через год-другой, — говорит Ижаат, которая занимается операциями и разбирается так же хорошо в медицине, как и в технологиях. Жмуря глаза от летящих в них искр, я отворачиваюсь, пока она что-то паяет и перестраивает в протезе. Я смотрю на играющую с куском шлема в углу трехлетнюю девочку. Никто не пытается выгнать ее, никто не переживает, что она может получить травму, видя, как маме приделывают новую руку. Она смеется.
У нее такой же заразительный смех, похожий до дрожи на тот, к которому я так привыкла, и который уже никогда не услышу. По спине идут мурашки. Лучше уж смотреть на искры… в конце концов, один глаз у меня все равно искусственный, что ему теперь сделается?
— Вот так, — Ижаат выпрямляется и хлопает меня по плечу. У нее бритая голова и некрасивое лицо, но она за последние годы стала одной из лучших моих сестер в родном анклаве. — Скоро стрелять сможешь так же, как раньше. А в зубы бить так и вовсе лучше многих. — Она подмигиает и махает рукой девочке в углу. — Иви, не скучаешь?
— Не-а, — девочка поднимает глаза всего на несколько секунд, но видит меня в кресле в операционной и восхищенно прикусывает губу. — Железная рука! У мамы железная рука!
— Нравится?
— Очень, — она подходит и трогает еще неостывший, горячий металл. Ижаат одобрительно гладит ее по голове, по грязно-соломенным волосам. А у меня почему-то в горле комок, и я ничего не могу сказать, только смотрю на нее новым взглядом, так, как не смотрела раньше.
Ивиин, так мы назвали нашу дочь. Единственную дочь. Она всегда была маленькой проказницей и бегала быстрее многих в ее возрасте, отчего и получила свое имя. Годы назад, в другой жизни, я мечтала о том, чтобы мои дети были похожи на Хайара, и думала, это принесет мне счастье. Сейчас я смотрю в глаза Ивиин и вижу глаза мертвеца. Вижу покрытое бледными, едва заметными веснушами лицо и вижу рыжий огонь, пожирающий то, что было единым целым со мной. Я вижу ее улыбку — и слышу в ушах последние слова мужа. «Беги». И я хочу убежать.
Я хочу убежать из анклава, улететь с Нар Шаддаа, дальше, дальше, в самые темные уголки галактики, бежать, пока не кончится воздух в легких, пока не упаду без сил. Потому что мне слишком больно смотреть на собственную дочь.
Но это пройдет.
— Может, и ты когда-нибудь получишь такую… если будешь плохо себя вести, — Ижаат проводит рукой по гладко выбритому виску, подмигивая мне. Мое лицо — маска. Таким оно будет оставаться еще очень и очень долго, потому что я должна прятать ненависть, боль, ярость и собственную трусость под этой маской. Прятать ее ото всех, даже от Ивиин.
— Нам пора идти, — я поднимаюсь и крепко беру девочку за руку. — Не забудь шлем, Иви.
Та хватает оплавленный, старый кусок шлема Хайара и прижимает к сердцу. Она почти не помнит отца, но любит его, особенно мои рассказы о нем. Я не скрываю правды от дочери, она знает, как и зачем погиб ее отец. Я всегда говорю, что это была славная смерть. Я и сама так считаю. Только вот будь у меня выбор, я бы все вернула.
Механический глаз выглядит, как обычный белесый шар, но в нем скрыто множество хитрых приспособлений, например, прибор для сканирования. Теперь, чтобы получить доступ к модификациям шлема, мне не надо надевать сам шлем, но я продолжаю носить его каждый раз, как выхожу за пределы анклава. Ивиин остается с Ижаат, или с кем-то еще, кто присматривает за ней. Клан очень дружен, здесь никто не откажет в помощи, зная, что когда-нибудь помощь понадобится и им, но женщина-мандо без мужа с ребенком — не слишком популярная роль. Мне приходится уезжать, порой надолго, порой на месяцы, оставляя дочь с другими сестрами. Несколько раз мне предлагали взять другого мужа, многие братья были заинтересованы в том, чтобы помочь мне, многие считали меня достойной женой, красивой, храброй и сильной. Но я отказывалась. Я справлялась сама, тайно радуясь тому, что не приходится оставаться с Иви надолго.
Впрочем, когда она достигла тринадцати, ее сходство с отцом почти исчезло, напоминая о Хайаре лишь цветом волос и глаз да парой веснушек. Она превратилась в девушку, достойную ее собственной брони, оружия и жизни. Возможно, тогда, когда я вернулась к ней, уже окончательно, решив больше не бросать одну, я пыталась загладить вину перед ней, за то, что отталкивала. А может, просто что-то изменилось в нас обоих. И когда Ивиин прошла испытание с блеском, я уже не вспоминала о том, как когда-то точно так же хорошо показал себя и ее отец. Я радовалась. Я смеялась. Я обнимала ее и поднимала в воздух, а она смешно сопротивлялась, пища, что теперь взрослая и с ней не надо нянькаться. Мое сердце начало оттаивать, но только для нее, потому что я знала: мое обещание было выполнено. Обещание, данное моему народу и человеку, который превратил меня в того, кем я являюсь сейчас. Сейчас и навсегда.
Mhi ba’juri verde.10
Тема закрыта
