— А вы думали, я брошусь на вас с ножом, как только увижу? — болезненной смех срывается с сухих губ, изогнувшихся в жалком подобии подлинной улыбки. Куда больше это напоминает звериный оскал. Животное, загнанное в капкан отчаянно пытается спугнуть охотника, уже предвкушая собственную гибель. — Заставлю молчаливо принять смерть, как сделал это с ними, затем оборву ваши жизни одним быстрым взмахом. И ещё одни души попадут в цепкие лапы тех, кто не может вырваться из своих оков. Это было бы славно, — говорит он чуть приглушённым тоном, что сливается со звуком ливня. Кивает собственным мыслям, опустив взгляд. Непослушные волосы липнут на бледный лоб, но Максвелл не обращает на них никакого внимания. — Однако совершенно бессмысленно. Или вы полагали, что я попробую убедить вас встать на свою сторону? Покажу, насколько отвратителен мир, взращенный всемогущими корпорациями. Явлю вам всё их презрение к роду людскому, к природе, которую они безжалостно загубили, и к самому полуночному городу, лишённому своего подлинного облика! А потом… — он разводит руки в стороны, точно фокусник-недоучка. — Поведаю, как прекрасно всё было в старые времена, когда наши отцы безраздельно владели Миднайт-сити. Пообещаю сладкие соблазны: власть, деньги, женщины. Или благо для всех, и чтобы никто не ушёл обиженным, для самых честолюбивых из вас? — он молчаливо качает головой, не говоря ни слова. Отчаяние заполняет бездонные глаза, грозя выплеснуться наружу каплями соли.
— Поздно. Слишком поздно. Как махать кулаками после драки, — пыл с концами покидает его голос. Тон становится безжизненным. Точно с ними говорит живой мертвец, что отчаянно цепляется за отпущенные ему секунды. — По правде говоря, меня до конца не покидало это странное чувство. Оно свербило в груди, как при волнении. Но не таком волнении, когда ты предвкушаешь что-то грандиозное, глаза загораются тысячей огней, трясутся руки. Скорее такое, когда, в самой глубине души, ты понимаешь, что делаешь что-то чертовски бессмысленное. Но, всё равно, до последнего прогоняешь эту мысль, цепляясь за свои планы, желания, мечты, как за спасительный трос. Потому что, где-то там, — он касается сердца бледной ладонью, — понимаешь, что без всех этих откровенно бессмысленных мелочей останется только пустота. И она будет жрать тебя изнутри, пока не останутся только кости. И посреди этих пустых костей останется только отчаяние, только злоба, только ненависть. И презрение к себе, которое будет толкать тебя ещё глубже, веря, что где-то на самом дне этой ямы просто должен быть спрятан смысл. А правда в том, что его нет. На дне есть только пустота. И кажется я уже нащупал его ногами. — он шмыгает носом, и смотрит в сторону, открывая им свой гордый профиль. Нахмуренные брови, дрожащие губы, руки, что цепляются за ремень, пытаясь найти место. Он то ли прячет слёзы, то ли не знает, что ещё сказать.
— Они не получили своей жертвы. Самой большой из всех, что только можно себе представить. Тысячи людей. Эти шлюхи — просто смех, по сравнению с тем, на что они рассчитывали. Поначалу я был рад, мощь переполняла меня, а они требовали так мало. Наши цели сошлись, мне было нужно вернуть наследие, им были нужны жертвы. Наследие нельзя было вернуть в наши руки, не пролив ни капли крови. О, они были счастливы, я уверен, быть может, это не те жертвы, что приносили им в былые времена, но я одарил их тем, чего никто из них не знал много лет. Красотой, найденной там, где нет ничего. Шлюхи сами молили подарить им забвение, стоило мне приоткрыть завесу. Не знаю, была ли за ней правда, или всего лишь искусная ложь, — он горько усмехается не встречаясь с ними взглядом. — однако я вкладывал в каждое слово частичку себя. Затем они попросили о по-настоящему большой жертве. Знали, что я и так готов ступить на эту скользкую тропу, даже без их обещаний. Нужна была лишь крохотная искра, чтобы полуночный город взлетел на воздух. Однако, вы и сами знаете, чем кончилась эта история. — в его глазах, полных слёз, мелькает лихорадочный блеск. Вязкое отчаяние выплёскивается из них, становясь почти осязаемым. Каждое слово — кристально чистая правда. Сомнений нет ни у кого.
— Их силы слабеют, полагаю вы сами это чувствуете, — Максвелл горько усмехается, обводя их взглядом. Шум дождя сливается со словами. Тучи становится ещё темнее и тяжелее. Словно полночь опустилась на Миднайт-сити, но вместо лунного блеска на небосводе царствует лишь солнечная тень. — Никакого благоговения, никакого трепета, ничего не остались. Лишь крохи, и те ушли, когда я решил встретиться с вами лицом к лицу. Они не дадут мне больше ни капли, однако, — он остервенело хватается пальцами за грудь, пока не белеют костяшки, — я запятнан, — отчаянно цедит он сквозь стиснутые зубы. — Повязан с ними узами, которые не выйдет разорвать. Они заставят меня служить, или оборвут мою жизнь, как тонкую нить, низвергнув в бездну. Так или иначе, меня ждёт один конец, я видел его тогда, и буду видеть целую вечность. Вы можете сделать это сейчас, — он горделиво задирает нос, окидывая их взглядом, в котором читается толика презрения. Но и она тонет в бездне отчаяния, что пропитала собой всё. — Или я сделаю это сам, — он пятится, застывая на самом краю, разведя руки в стороны, и рискуя сорваться в любую секунду. С грохотом, вниз падает один из камней, летя навстречу окраинам Миднайт-сити. Точно также может сорваться и тело Максвелла Каннингема, прозванного полуночным душегубом. — Сам мир презирает самоубийц, вы ведь знаете? Он плюёт на них, позволяя расстаться с жизнью без лишних мучений. Но лишь ради того, чтобы они страдали в посмертии. — он делает осторожный шаг вперёд, дальше от пропасти. Смахивает волосы со лба почти театральным жестом. Они вновь встречаются взглядом. В глазах Максвелла сверкает болезненный блеск. — Как бы там ни было, теперь мне нужно только одно. Моё последнее желание, которое мы можем разделить, даже презрите вы меня. Это месть. — звучит набатный колокол. Слово, как жгучее клеймо. Слово, как открытая рана. Слово, как смертный приговор.
Тема закрыта
