https://youtu.be/ZUmbfaF1pVc
Сухая земля с негромким, печальным шорохом хрустела под его лапами, перекатываясь под грубыми ступнями небольшими камушками, бурой пылью забиваясь в трещины сочленений блестящего панциря, угольно-чёрная поверхность которого на палящем солнце пустынной степи неумолимо раскалялась. Столь сильный жар был нестерпим для тела любого из рода людского, да и иных существ в том числе. Посему, неудивительным было то, что он оставался один под этим пеклом. Одного беглого взгляда по округе было достаточно, чтобы в полной мере оценить гротескную живость этого места: серо-коричневая почва не была способна породить что-либо кроме небольших, скорбных бледно-золотых кустиков муэрта, кровавые листья которого могли использоваться разве что в качестве благовоний. При употреблении внутрь листья муэрта гарантировали тихую и безболезненную кончину, неминуемо сопровождаемую одним прощальным, адским сновидением. Лишь то, что эти растения не сгорали под тамошним солнцем, уже ненавязчиво намекало на их свойства. Сны, однако, лишь укрепляли за этими кустиками молву как о чем-то потустороннем: эти предсмертные сны были лихорадочными, агонизирующими спектрами раскалывающейся реальности, зашитой в сознании каждого разумного существа. Расценивались они в культуре людской как дар безымянного божества смерти, ибо нередко сны эти были пророческими. Забавно, что божественный пантеон простых людей вот уже в который раз расширился, распухая всё новыми и новыми безликими силуэтами. Подумать только, что когда-то религия почти исчезла с лица земли. В библиотеке своего протеже он читал о примитивных, совершенно потерявших крохи воспоминаний о былой цивилизации племенах, что время от времени приносили в жертву детей таким дикарским образом: насильно скормив им несколько листьев добытого под покровом ночи муэрта. Так избавлялись от достаточно взрослых — чтобы перед гибелью они могли описать увиденное в цветастом, пророческом сне — но недостаточно сильных, чтобы выжить в неумолимой, беспощадной степи, в которую превратился мир. Не каждый человеческий ребёнок мог выжить в подземных городах, не говоря уже о Саркофаге.
Тут не всегда была пустыня.
Он пригнулся к самой почве, плавно и с хищной грацией скользнув под глыбой отвесной скалы, укрывающей узкую, неприметную нишу пещеры от слепящего небесного ока, взирающего на распростёртую под ним пустыню с пылким омерзением. Оно не всегда было столь пугающе близко, грозясь в любую секунду обрушиться на поверхность. Так уж получилось. Следовало смириться с реальностью и перестать ворчать о былых временах, когда трава ещё существовала и была хоть сколько-нибудь зелёной. Безмолвно, как и всегда, он присел на прохладный, исчерченный бурыми письменами камень, прижавшись покрытой раскалённым панцирем спиной к щербатой скале. Даже во тьме, не рассеиваемой палящим солнцем, которое в этой кишкообразной пещере лишь озаряло оконце с видом на бесконечную пустошь, сложно было не заметить глубокие борозды его когтей, оставленные на стенах и полу. Он уже бывал здесь, и он уже исследовал эти пещеры: это были насечки на память о том, что он отыскал внутри. Внутри насечек скопились небольшие озерца влаги, оставшиеся и сохранившиеся с самого утра капельками росы; наклонившись, он дотронулся кончиком обсидианово-чёрного когтя до одной из таких лужиц. Уже тёплая. Очень скоро высохнет и она. С водой у Саркофага всегда были сложные отношения.
С неудовольствием передёрнувшись от ощущения покидавшего тело тепла, он отвернулся от выхода в степь и припал на все четыре конечности. Его руки всегда были более мощными, чем ноги; когда он опирался на них, мобильность и скорость увеличивались в разы; в противном случае ему приходилось частенько использовать свои хвосты в качестве опоры. Пальцеходящее строение задних конечностей не способствовало лёгкому передвижению без должной поддержки. Сидеть с акцентом на пяточной кости, впрочем, было весьма удобно.
Протиснувшись в неприметный лаз под самым потолком — лишь панцирь надрывно царапнул каменный свод, высекая из камня пылающие искры — он легко приземлился на затхлый, леденяще холодный песок, чуть приподняв голову и принюхавшись. Сухой, пахнущий ржавой почвой воздух не зацепил обоняние ничем примечательным, поначалу; лишь, немного пройдя глубже по неровной кишке длинного тоннеля, через трещинки в камне которого медленно, песчинка за песчинкой, сыпалась рыжая и шероховатая глина, он уловил незнакомый запах. Слабый, но подозрительно свежий. Крепкое, подтянутое тело хищника сжалось точно пружина, мышцы под чёрным панцирем напряглись до судороги; его протеже уведомил, что где-то поблизости его сканеры обнаружили присутствие чего-то, что ещё дышало, однако он и не думал, что — чем бы оно ни было — оно доживёт до его прибытия.
Под этим солнцем не выживало ничто. Люди давным-давно перебрались под землю, или в оставшиеся с былых времён закрытые цитадели. Окна, дверные проёмы — всё, через что мог проникнуть солнечный свет, намертво баррикадировалось. Не древесиной, конечно же — та загоралась под этим солнцем буквально спустя минуты с рассвета — но камнем. Но даже с такой защитой, он частенько наблюдал, что люди делали основным местом обитания подземные уровни. Это было логично, в какой-то степени: когда камень как следует нагревался, большая часть подобных крепостей становилась раскалённым добела каменным гробом. Он слышал, что в более развитых общинах сумели воссоздать отражающие зеркала, частично пропускающие свет — ту его часть, что не испепеляла всё органическое, и не плавила остальное. В одной из цитаделей даже вновь начали выращивать оставшиеся с давних лет семена. Удивительно, что они поднимали воду из подземных источников на поверхность лишь ради призрачной надежды взрастить что-либо на этой мёртвой почве. Его убежище давно использовало зеркала для защиты солнечных батарей, обеспечивающих энергией весь комплекс, но даже протеже не был настолько глуп, чтобы пытаться взрастить что-то под этим солнцем. Благо, коммуникации убежища позволяли использовать для питания растений проведённый от подземных источников водопровод.
Под этим солнцем не выживало ничто. И тем удивительнее для него было уловить здесь, в самом сердце Саркофага, запах чего-то, что ещё дышало.
Нарочито неторопливо, он пробирался по постепенно расширявшимся тоннелям, время от времени останавливаясь перед развилками и принюхиваясь, силясь отыскать источник запаха. Своды удалялись всё глубже и глубже ввысь, и вскоре он уже шагал по просторным гротам, огибая светящиеся пронзительной бирюзой озерца, на дне которых размеренно колыхались полупрозрачные водоросли. Он был бы не прочь как минимум окунуть лапы, дабы избавиться от назойливо зудящих песчинок, забившихся в стыки пластин его панциря, но вода тут была попросту ледяной — а ему под землёй требовалось сохранить всё тепло, которое оставалось в его теле. В царящем тут полумраке, помимо воды также рассеиваемом свечением небольших биолюминесцентных насекомых, устраивающих под сводами пещер Саркофага огромные колонии, для глаза типичного человека или любого другого создания света в этих тоннелях в любом случае никогда не хватало — даже ему приходилось полагаться на чутьё или слух. Эхо его собственных шагов ничуть не затрудняло ориентацию в пространстве, и у него не ушло много времени в блужданиях на то, чтобы расслышать в одном из ответвлений тихое, прерывистое дыхание.
Похоже, что живое создание всё же смогло протянуть до его прибытия. Слегка склонив голову набок и тряхнув ею, он осторожно двинулся вперёд. Скальп и лицо были одними из немногих мест на его теле, не прикрытых панцирем и лишь частично укрытых фрагментами более гибких пластин: чуть ниже лба, на щеках и на всей нижней половине, где у людей находился рот. Там, где не было и этих пластин, располагалась плотная, но не грубая кожа. Нетипичное, фантасмагорическое даже строение с человеческой точки зрения имело вполне корректное обоснование: их головы, в отличие от прочих частей тела, подразумевались изменяться. Когда их было больше, они убивали друг друга ради голов своих оппонентов, приживляя содранные с их лиц пластинки брони к своим лицам. Более подобной роскоши в их распоряжении не оставалось.
Услышанное им дыхание оборвалось на миг; тихий шорох, и оглушительно громкий скрип спустя до его заострённых ушей донёсся… женский всхлип? Он застыл, как громом поражённый, припав в земле; из его груди донеслось непонимающее урчание. Неужели человек сумел добраться до самого центра Саркофага, в одиночку? Да ещё и самка, более того?
Удивительно. Сморгнув краткий миг ступора, он остановился напротив неприметного в тени, едва-едва подходящего для его тела пролома, ведущего вниз. Упёршись длинной, сухой рукой в дальний край отверстия, он после секундного колебания заглянул внутрь, предварительно обернувшись и обхватив одним из длинных хвостов росший чуть в стороне кристаллический сталагмит. Его всегда забавляло, что его протеже частенько путал их со сталактитами. Тем забавнее была реакция, когда он написал тому о сталагнатах.
Густые чёрные волосы, не доходящие до покрытых панцирем плеч, и не шелохнулись даже, когда он повис верх тормашками над сводом огромного, усеянного цветастыми кристаллами грота — слишком жёсткие и крепкие. Бегло оглядевшись, он убедился в своей мрачной догадке о том, что единственным выходом отсюда был именно пролом, в котором он сейчас висел. Это, вкупе с весьма немаленькой высотой от пола до свода, складывалось в весьма невесёлую картинку: если этот человек действительно выжила, то ему придётся её отскребать. Неторопливо, он запрокинул голову к полу: и если бы он мог говорить, то самая исключительная в своей отборности брань ещё долго бы отскакивала от стен этих тоннелей.
Хрупкое, изломанное белое тело на покрывале из испачканного алым белоснежного мха. Длинные, доходящие до самых щиколоток светлые волосы, по цвету чем-то напоминавшие стебли муэрта, смертельно бледная кожа и неестественно вывернутые для человека ноги, в которых торчали окровавленные осколки; сложно было разглядеть в тусклом свете кристаллов черты её лица, но плаксивую гримасу боли он различил как никогда чётко. Неудивительно. Ослабив хватку своего хвоста, он легко нырнул внутрь; едва только увенчанная длинными когтями ладонь коснулась мягкого, влажного на ощупь мха, он с поистине хищной грацией приземлился на задние лапы прямо перед вскрикнувшей от неожиданности и ужаса женщиной, попытавшейся отползти подальше. Наткнувшейся спиной на особенно крупный кристалл, самка вжала голову в плечи и подняла на него взгляд блестящих в полумраке светлых глаз. С переломанными-то ногами её шансы скрыться были… не внушающими восторга или даже жалости.
Припав на руки для большей опоры и предупреждающе дёрнув кластером своих хвостов, он едва подался вперёд, наконец получив возможность разглядеть её получше. Далёкое от привлекательного, по крайней мере по человеческим меркам, лицо: бледно-розовые губы, маленький рот, абсолютно белые ресницы и брови, попросту сливающиеся со смертельно бледной кожей на лице, раскосые бледно-голубые глаза да тело, даже по падения из пролома не особенно впечатляющее воображение и напоминающими скорее мальчика-подростка, нежели женщину. Он знал, из книг и общения с более цивилизованными людьми, что у их самок нынче ценились более округлые и крепкие формы — подразумевающие, что женщина сможет выжить и выносить ребёнка даже в подобных, совершенно не оптимальных условиях. Не каждая имела роскошь жить в убежищах, в которых сохранились светочи технологий и медицины, и в которых даже электричество с водопроводом имелись с небольшой натяжкой. Он сам мог назвать лишь два подобных убежища, и в одном из них жил лишь его протеже.
Из людей, по крайней мере.
Склонив голову набок, он присел на пяточные кости, почти как огромная кошка или волк; хвосты, и не думая замирать, медленно и угрожающе шевелились за спиной, безмолвно намекая всхлипывающей женщине не делать ничего, о чём она потом могла пожалеть. Стоило быть откровенным, впрочем: что она могла сделать в своём положении? Заорать? Ему было достаточно одного движения, чтобы переломить ей шею, точно прутик. К её чести, вскоре она замолкла, лишь мелко вздрагивая и зябко приобнимая себя за плечи. Из одежды на ней были длинный, до самых лодыжек белый балахон и плащ с капюшоном, ныне откинутым; скверная защита для того, чтобы шагать под выжигающим практически всё солнцем. То, каким вообще образом она сюда попала, было отдельным вопросом.
— Что… кто ты? — неожиданно прервал его мрачные размышления дрожащий, испуганный голос. Мягкий, негромкий тембр. Подняв на человеческую самку холодный, безрадостный взгляд, которым до этого её смерили с макушки до пят, он молча протянул когтистую ладонь. Панически вскрикнув, человеческая женщина лишь сильнее прижалась спиной к бледному кристаллу, стиснув зубы и подтянув поближе изувеченные ноги. — Ты… понимаешь, что я говорю?.. — попыталась она вновь, и без того слабая надежда в голосе угасала с каждой секундой.
Раздражённо дёрнув кластером своих хвостов, он бесцеремонно придвинулся следом. Одной лишь ладони было достаточно, чтобы обхватить плечи и грудную клетку вскрикнувшей, вцепившейся в его пальцы мёртвой хваткой женщины и приподнять её над залитым кровью мхом. Ноги бессильно свисали к полу, по маленьким ступням до самых кончиков пальцев стекали багровые струйки. Следовало признать: чистая, незамутнённая паника в её большущих глазах была на удивление… удовлетворительной. Сомнительно, что ей придётся по душе способ, которым он намеревался транспортировать её по Саркофагу до убежища.
— Отпусти! Пожалуйста, я же ничего не сделала! — продолжала всхлипывать женщина, пытаясь разжать крепкую точно тиски хватку его ладони, пока он сосредоточился и прикрыл непроницаемо чёрные глаза — единственное, что вообще было на его лице, помимо гибких пластинок панциря и полого, немного напоминающего перевёрнутое карикатурное сердце отверстия носа, как у человеческих скелетов. Рта, на первый взгляд, не было совершенно. Он был, разумеется: просто не на лице. — Я… мне жаль, если я зашла на твою территорию! Я не отсюда, я лишь ищу…
Она не успела закончить свою паническую тираду, поперхнувшись застрявшими в горле словами. Пластины чёрного, блестящего панциря на его груди медленно, с тихим скрипом раздвинулись в стороны, обнажив длинные ряды щербатых рёбер. Человеческая самка со свистом инстинктивно втянула пропахший её же кровью воздух грота, успев издать лишь сдавленный и преисполненный первобытного ужаса вопль, прежде чем он бесцеремонно поднёс её зажатое в ладони тело к рядам рёбер. Покрытые алой плёнкой кости осторожно, пусть и без пиетета обхватили её за голову и плечи, за талию и руки, за бессильно обмякшие ноги — под коленями и в лодыжках. Бесцеремонно сдёрнув с её плеч лишь мешающийся плащ с капюшоном и с толикой раздражения заправив длинные, мешающиеся волосы, он безмолвно расправил плечи и приподнялся на ногах, создав опору в виде прижатых к полу хвостов. С тихим, немного унылым скрипом пластины его панциря сдвинулись обратно на своё место, создавая для столь бесцеремонного зафиксированной женщины почти импровизированный гроб внутри живого существа.
С явным облегчением прикрыв глаза — сдавленное, паникующее всхлипывание казалось не таким уж раздражающим — он запрокинул голову и напружинился. Теперь, когда внутри него буквально находился живой груз, мобильность и гибкость, к огромному сожалению, значительно снизились — в конце концов, будет досадно, если её позвоночник переломится надвое, пока она будет находиться внутри него, если он изогнётся слишком сильно. С лёгкостью оттолкнувшись от цветущего, залитого кровью белого мха, он легко запрыгнул на крупный кристалл — и, аккуратно выбирая подходящие неровности и места, за которые можно было легко зацепиться, взобрался обратно до самого пролома. К тому моменту, когда он достиг неприметного выхода из сети тоннелей под Саркофагом, человеческая самка даже перестала кричать.
Славно.
Когда они достигли убежища, она уже даже не дёргалась и лишь всхлипывала время от времени. Он не отказал себе в удовольствии как следует отряхнуться от налипшего и забившегося под панцирь песка, попавшего туда во время очередной песчаной бури. Такие не были редкостью в нынешние времена; порой они становились настолько сильными, что ему приходилось буквально прокапывать себе дорогу до входа в Шестые сады. В Саркофаге немудрено было заплутать; пески и дюны плавились, ржавая почва рушилась и проваливалась вглубь буквально на глазах, оседая разлагающимся каркасом на каменном скелете скал и пока не обрушенных пещерных сетей. Он никогда не блуждал, однако. Не потому что обладал каким-то необычайным чутьём, какого не имели смертные, но лишь потому что Шестые сады весьма и весьма изящно резонировали с чем-то внутри него. И он отнюдь не имел в виду притихшую человеческую женщину.
Под его лапами тихонько похрустывала алая прелая листва, когда он, очутившись внутри убежища, плавно шагнул мимо старого, искривлённого дерева с пепельно-серой корой. Диск бледного, безвредного электрического освещения озарял ствол и крону, саму по себе принявшую с годами форму чего-то, отдалённо напоминавшего человеческую женщину. Но не стоило заблуждаться: изгибающийся змеиный хвост и руки, вытянувшиеся в два длинных, похожих на оплавленные острия мечей клинка ненавязчиво намекали на истинное положение вещей. Одна из сородичей, увековеченная даже в таком скорбном виде. Листья медленно, непрекращающимся редким дождиком ниспадали с каждого древа в этом месте, прибавляя своё подношение к багряной дани на мощёном каменными плитками полу сада. Эти деревья некогда пробились прямо через брусчатку, разорвав её своими хрупкими ветвями и тонким стеблем; ныне, если замереть и прикрыть глаза, можно было услышать тихий, вкрадчивый шёпот и размеренную пульсацию, ритмом напоминавшую биение сердца. В менее тревожные времена он бы остановился, коснувшись лбом шероховатой, острой коры и присев на бугрившиеся из-под земли волокнистые корни, обвив кривой ствол своими хвостами и слушая шёпот карминовых крон. Деревья приветствовали своих слушателей каждый раз; иногда они спрашивали о чем-то, замолкая и позволяя тем присоединиться к тихой беседе. Этот полилог мог длиться часами, а то и дольше.
Но он знал, что деревья не говорили.
Нырнув под кривой, ржавой аркой из чёрного железа, он начал осторожный спуск по массивным ступенькам, каждая была в человеческий рост высотой. Прохладный мрамор пестрил выбоинами и сколами, в центре которых копошились уже знакомые люминесцентные насекомые, словно паразиты в расчёсанных, воспалённых ранах; в их непрерывно движущемся бирюзовом свете нетрудно было разглядеть узоры на поверхности каждой ступеньки. Неподвижно вылупившиеся глаза на тонких и прозрачных паучьих ножках, подрагивающие, сокращающиеся волокна плоти и мышц, бледные сколы гладкой кости. Белый мрамор с каждым царапающим поверхность шагом издавал слабый стон. Когда хищник спрыгнул с последней ступеньки и, не оглядываясь, вышел в освещённый яркими лампами дневного света белоснежный коридор, стены, пол и потолок которого были обрамлены идеально гладким и чистым белым пластиком, исполинская лестница за его спиной извивалась в конвульсиях, дрожа точно задетое ложкой вязкое желе.
Хищной, голодной тенью он прошествовал по хорошо освещённым коридорам, оставляя за собой на полу глубокие царапины и борозды от когтей. Остановившись и присев на задние лапы, он сверился с подсвеченным голографией стеклянным табло, отображавшим карту комплекса. Большая часть помещений отводилась на Сады и Зверинцы: неудивительно для места, отведённого исключительно для сохранения уже стабилизированных видов и образцов растений и существ. Это убежище неспроста звалось «Ковчегом»: его протеже собственноручно и в одиночку оперировал всем объектом, поддерживая популяцию каждого вида. Растения позволялось хранить в единственном виде. Живых существ было означено хранить исключительно в размере двух особей. Инкубатории и криостазы гарантировали, что ни одна смерть оберегаемых Ковчегом существ не будет слишком сильным ударом.
Обнаружив на карте небольшую алую точку в одном из Зверинцев, он плавно развернулся и рысцой устремился по коридору, ведущему к данной местности, не преминув по пути сделать пару срезов через разрушенные коррозией или обвалами части комплекса, с лёгкостью взбираясь по шатким конструкциям и огибая завалы. Может, энергия смертоносного небесного ока и давала защищённым системой зеркал солнечным батареям энергии достаточно для того, чтобы после подзарядки в течение одного лишь дня можно было автономно питать все конструкции комплекса на протяжении месяца, а то и больше, эта энергия не позволяла одним лишь своим наличием починить то, что обрушилось во время землетрясений; был весьма значительный минус в местонахождении на стыке тектонических плит. Плюсы, впрочем, недостатки перевешивали.
Он отыскал своего протеже напротив террариумов. Высокий, рыжеволосый мужчина с короткой щетиной в лабораторном халате что-то неспешно, аккуратным почерком записывал на планшете под зарисовкой древесной гадюки. Змея, чешуйки которой чем-то напоминали если не взъерошенный мех, то по крайней мере короткие перья, сонно приподняла голову, когда он беззвучно навис за спиной рыжеволосого, склонив голову набок и разглядывая из-за плеча последнего записи. Данные о текущем состоянии обеих особей, информация про отправленную в инкубаторы кладку яиц, анализ оставленных после линьки чешуек, небольшое примечание о явном стрессе и последовавшей за ним болезни самца. Подняв взгляд на террариум, он приметил последнего в дупле кривой коряги, обессилено свесившим голову и подслеповато щурившимся в пространство. Не похоже, что африканский дракончик был счастлив.
Сделав последнюю пометку на планшете, рыжеволосый прикрыл глаза и обернулся сделав шаг вперёд — и буквально налетел на своего компаньона, присевшего на задние лапы и лениво шевелящего кластерами своих хвостов. Чернильные, не разделённые на зрачок и склеру глаза уставились на зашипевшего от неожиданности и боли мага, потиравшего ушибленный лоб, с ироничной насмешкой, тонкие пластинки панциря на его лице слегка изогнулись. В этом месте у рыжего были брови — такого же цвета что и его волосы, которые тот теперь сердито нахмурил, исподлобья уставившись на него.
Яблочко от яблони.
— Судя по твоей самодовольной физиономии, ты сумел доставить живой образец одним куском? — с далёким от восторга тоном поинтересовался тот, нервно постукивая кончиком перьевой ручки по краешку планшета.
Голос у протеже был громкий и резкий, режущий по ушам точно лезвие ножа по обнажённому стеклу. Интонация у него не была взбудораженной или азартной, как у кого-либо искренне заинтересовано; звучала тревожными звоночками в ней некая... высокомерная надменность и раздражение. Неприятная грубость была в чертах его лица: начиная от тонких, вечно поджатых губ и растрёпанной шевелюры и заканчивая орлиным носом с горбинкой, явно сломанным не раз и не два. Тусклые, по-рыбьему безразличные глаза выражали бесконечную усталость человека, который прожил слишком, слишком долго — и на котором остался отпечаток прожитого.
Он разглядывал своего мрачного протеже некоторое время, изучающе склонив голову набок и уставившись немигающим, оценивающим взглядом. Их контракт, уже долгое время не поддерживаемый и державшийся лишь на честном слове и его желании исследовать самые скрытые закутки умирающего мира, обязывал его обеспечивать советами и помощью этого самозваного Ноя, однако в этом контракте не упоминалась служба посыльным на побегушках. Теперь же, не получив даже намёка на благодарность, он с удивлением осознал, что не чувствовал даже раздражения. Это стало типичным.
Прикрыв чёрные сферы глаз крепкими веками, способных сдержать даже порывы песчаной бури, он привстал на задние лапы, вновь усилием раздвигая пластины панциря на своей груди, обнажая зашевелившуюся в клетке его рёбер женщину. Брови рыжего удивлённо поползли вверх, когда человеческая самка с тихим стоном рухнула белый пластик пола, пачкая его кровью из оставшихся после своего «заточения» царапин. Теперь, в ярком белом свете Зверинца, нетрудно было различить черты её лица и раны: жуткое, далёкое от идеалов женской красоты лицо в бледном освещении казалось по-неземному очаровательным, даже будучи отталкивающим, вместе с тем оно было притягивающим в своей инородности. Розовые губы дрогнули от сдерживаемого всхлипа, когда она попыталась приподняться на локтях и подтянуть к себе изувеченные ноги. Теми осколками, которые он увидел тогда в гроте были открытые переломы, конечно же — откуда иначе могла взяться кровь на пещерном мху? Кости вспороли бледную плоть, создав сочащиеся рубиновой кровью рваные раны. Острый, выпирающий осколок с пронзительным скрипом царапнул пластик пола, когда человек, не выдержав наконец, с жалобным всхлипом завалилась набок, прижимая белые руки к груди. Изодранный балахон почти полностью пропитался кровью.
— Что. Это. Такое? — с истеричной ноткой по слогам произнёс маг, попятившись на шаг назад и потянувшись к поясу, на котором металлически поблескивал револьвер. Змеи в террариуме за его спиной зашевелились с поразительной энергичностью — даже самец древесной гадюки отыскал в себе силы вывалиться из дупла коряги, в котором скрывался, и медленно пополз к стеклу.
Уставившись на протеже красноречиво-уставшим взглядом, он с дёрганной раздражённостью вновь присел на задние лапы. Положив ладонь на пол рядом с головой съёжившейся женщины, а другой обхватив её плечи и приподняв в воздух, точно тряпичную куклу, он развернул её лицом к опешившему магу. Из горла женщины вырвался очередной всхлип.
— Я не желаю зла... я не желаю зла... — одними губами шептала она, будто мантру, отчаянно мотая головой. Мужчина, взяв наконец себя в руки, убрал ладонь с пояса и сделал шаг вперёд, настороженно и со здравой подозрительностью изучая черты её лица.
— Кто ты? — после короткой паузы повторил он, насупившись и схватив её за подбородок. — Как ты оказалась в самом центре Саркофага?
Женщина замерла, будто кролик перед удавом, поджав губы и прикрыв глаза. Белые ресницы ещё дрожали, когда она осмелилась вновь распахнуть их.
— Я... — она шмыгнула носом, зажмурившись и исступлённо дрожа. — Я искала своего брата! Он был где-то в этой местности, и я... я путешествовала по ночам. Он мог попасть в передрягу, и... я боюсь...
Её дрожащий голос сорвался на скулёж; лицо исказилось в плаксивой гримасе, и женщина зажмурилась, едва сдерживая слёзы. Он не без насмешливой издёвки заметил, как настороженность на небритом лице его протеже сменилась смущённым удивлением и стыдом.
— Похоже, она не в состоянии говорить, — быстро взял тот себя в руки, без труда возвращая себе маску высокомерного безразличия и сделав небольшую пометку в планшете. — Можешь отнести её в медицинский кабинет и осмотреть? Если сумеешь что-нибудь сделать с ногами и ранами, я буду признателен.
Нет, он не мог отнести её в этот чёртовый кабинет. Его хвосты взвились, красноречиво демонстрируя недовольство: Ковчег не был приютом для сирых и убогих. Слишком многое было на кону. Что если эта девица окажется буйно помешанной и начнёт с воплями носиться по залам, разбивая клетки Зверинцев и уничтожая образцы растений в Садах? Почувствовав неудовольствие своего компаньона, рыжеволосый нацепил на лицо кривовато-ободряющую ухмылку, неловко похлопав его по блестящему панцирю на предплечье.
— Нет, разумеется, если она вдруг решит что отчебучить — ты можешь без раздумий проломить ей череп, Джейми! Не думай, что я подставлю под удар весь проект из-за какой-то чудной женщины! Я ведь говорил, что ты можешь выпотрошить любого, из-за кого проект окажется скомпрометирован!
Он прищурился, смерив мужчину в лабораторном халате подозрительным взглядом. И, поколебавшись, с кислым выражением кивнул. Подлатать так подлатать, Яков.
Прошло более месяца с момента появления этой женщины.
Прямо сейчас Джеймс безмолвно наблюдал за тем, как она с мягкой улыбкой разглядывала стены террариумов Зверинца, в котором впервые обнаружила себя после своей поимки в сети пещер под Саркофагом, с легким недоумением наблюдая за тем, как змеи и ящерицы буквально вжимались в поверхность лицевого стекла, когда она подносила к последнему свою ладонь, всеми силами желая к ней прикоснуться. Со стороны это было весьма чудным зрелищем, к виду которого привыкнуть было достаточно сложно. К небольшой переборке между секторами террариумов, отделявших пресмыкающихся от земноводных, были приставлены темные костыли. Гладкое дерево, отполированное касаниями множества пациентов до неё, поддерживало её в передвижениях по Ковчегу на ещё не окрепших ногах. Человеку требовалось много времени на то, чтобы его тело оправилось после столь сильных переломов, и пусть даже в их убежище находилась весьма неплохой медицинский кабинет со множеством препаратов, сохранившихся ещё с давних пор, они всё ещё не были треклятыми волшебниками. Он не был, по крайней мере.
Яков, время от времени справлявшийся о самочувствии их незваной гостьи, начисто игнорировал любые намеки на то, что воспользуйся он магией — и они смогут под покровом ночи переправить её в ближайший относительно развитый подземный аванпост людей, отнекиваясь опаской отдачи, которая будет лишь усилена от реакции спящего. Это в свою очередь довольно долгое время раздражало самого Джеймса, которому рыжеволосый куратор убежища поручил приглядывать за их гостьей.
Долгое время. Но не постоянно.
— Вы пробовали разбавлять их воду? — неожиданно спросила женщина, когда они отошли от террариумов и остановились на перекрестке, рядом с исполинским деревом и окружающим его водоёмом, в котором росли водные растения. Оторвав взгляд от печально поникших в журчащей воде зарослей рогоза, она повернулась к запрыгнувшему чуть повыше Джеймсу; светло-голубые глаза блестели от восторга. — Я никогда прежде не видела столь огромный… центр. Растениям могут понадобиться прикормы, жидкие удобрения, быть может…
Он с красноречивой иронией изогнул пластинки тонкого панциря в месте, где у людей находились брови. Удобрения? Якову с трудом удавалось поддерживать растения и существ живыми, не говоря уже о том, что даже средства этого самого поддержания приходилось буквально когтями и зубами вырывать из бесплодной, выжженной земли. Эта самая вода, которую предлагалось разбавлять, добывалась на глубине в добрую сотню миль. Грунтовых вод в Саркофаге попросту не существовало. Приметив это его выражение, женщина смущенно рассмеялась, покачав головой коснувшись ладонью бледной шеи.
— Да, извини. Глупо говорить что-то о разнообразии в подобной ситуации. Беднякам не выбирать, — она отвела взгляд от Джеймса, разглядывающего её с высоты мраморного ограждения, отделявшего распростёрший свои тонкие ветви серебристый тополь от омываемых ленивым, медленным потоком лотосов, кубышек и вышеупомянутого рогоза.
Хвосты лениво, почти умиротворённо извивались за спиной присевшего на корточки хищника, не изменившего самому себе и не произнесшего за время всего монолога и слова. Впрочем… он и не мог. Яков давно привык и обращался лишь с просьбами или поручениями, но эта всё так же упрямо и бессмысленно пыталась так или иначе втянуть его в разговор. Женщина задумчиво нахмурилась, отняв ладонь от горла и посмотрев на тонкие пересекающиеся линии с каким-то странным выражением. В её глазах вспыхнуло что-то подозрительное. Он чуть сощурился, когда она быстро отвернулась от окружавшего платан пруда с растениями, спрятав руки за спиной настолько, насколько позволяли костыли.
— Ну… пойдем дальше? Яков ведь хотел меня видеть? — с фальшивой бодростью спросила она, кивнув в сторону коридора и явно надеясь на то, что он пойдет первым. Когда он посмотрел на неё уставшим, немного раздраженным взглядом, ненавязчиво говорящим «Ты сейчас вообще серьёзно?», гостья поджала губы и взглянула на него почти с мольбой. — Мы ведь… спешим, так?
В воздухе повисла недолгая пауза. Побуравив её некоторое время критическим взглядом, хищник тихо покачал головой и плавно спрыгнул с ограждения, медленно и не оборачиваясь направляясь в сторону лаборатории, в которой сейчас должен был работать Яков. Он был готов поклясться, что услышал почти неслышное «спасибо». Нахмурившись и мотнув головой, Джеймс дошел до ближайшего поворота к станции батискафа и наконец повернулся, дожидаясь, когда женщина догонит его на своих костылях.
— Спасибо, что дождался! — с неестественной бодростью воскликнула она, доковыляв присевшего на задние ноги хищника и сдув с лица белоснежную прядку. Он кивнул, скользнув взглядом по одежде, которой с нею поделился Яков и которая выглядела почти как костюм отца на ребенке. Внешне ничего не изменилось, но… втянув воздух отверстием на месте носа, он вопросительно нахмурился.
Уж запах-то крови он ни с чем не мог спутать.
Начисто проигнорировав невысказанный вопрос, женщина бодро — настолько бодро, насколько вообще может передвигаться человек на костылях — зашагала вниз по белому коридору, покрепче сжав рукояти из темного дерева. Лишь по чистой случайности он взглянул на её руки, и недоуменно склонил голову на бок: по гладкой, отполированной касаниями поверхности левой рукояти стекала тонюсенькая струйка крови. Поборов забавное ощущение в своей груди, Джеймс задумчиво повернулся к тому пруду с рогозом, напротив которого они стояли минуту назад, и удивленно моргнул.
Воображение играло с ним злые шутки? Стебли ведь были поникшими до этого момента.
Повернувшись к их гостье, с паническим вскриком едва не поскользнувшейся на гладком мраморе пола, рука которой вдруг ни с того ни с сего начала кровоточить, хищник после недолгого колебания последовал, скорости ради припав на руки. Он был свято уверен, что в воде того пруда сейчас полностью разбавились с неторопливым течением несколько алых капель. Ему ещё нужно было подумать над тем, как на это реагировать, но одно он понял наверняка: их гостья даже менее типична, чем можно было представить до этого. Впрочем... она оказалась в центре Саркофага, успев каким-то чудом за всю короткую ночь добраться до сети пещер и спрятаться в точности прежде, чем небесное око поджарит её до хрустящей корочки. Яков наверняка хотел бы об этом узнать, но какая жалость, что он не может говорить.
— Как тебя зовут?
Женщина удивленно моргнула, подтянув к себе поближе приставленные к спинке кресла костыли.
— Простите?
— Твоё имя, женщина, — Якоб раздраженно мотнул головой, сняв очки с прямоугольными стёклами и помассировав переносицу. — Ты находишься в убежище уже месяц, но так и не сочла необходимым представиться… а меня утомляет постоянное обращение к тебе исключительно на «вы».
Они сейчас находились в кабинете Якоба, соединенным с лабораторией и транспортным лифтом — единственным на весь комплекс, через который и обеспечивалась транспортировка образцов на нижние уровни Ковчега. Красный, пыльный ковер был свёрнут в рулон и лежал в углу помещения, приставленный к панельной стене из тёмно-серого дерева. На потолке размеренно гудела слепящая электрическая лампа, невольно вызывавшая ассоциации с операционной; запах в кабинете мага был под стать. Совершенно лишенный каких-либо примесей стерильный, покалывающий носовое отверстие воздух. Письменный стол в самом углу комнаты был покрыт толстым слоем пыли, лежащей на нем крупными хлопьями; всю работу маг, очевидно, проводил на стационарном компьютере, о массивные кластеры проводов которого едва не споткнулась их гостья в первую секунду после входа в комнату. Джеймс едва успел схватить её одной ладонью за плечи и шею, прежде чем неуклюжая женщина угодила лицом в горшок с искусственным фикусом. Сейчас, когда Яков насильно усадил её в кресло — пока она не свернула себе шею на ровном месте — хищник приметил алые следы от его когтей на её груди и шее.
— О-ох… — женщина замялась, с нервным смешком поправив воротник мужской рубашки. — Приношу искренние извинения, я не думала…
Покачав головой, она прочистила горло. Джеймс, в традиционной для себя манере устроившийся на спинке кресла Якова и подпирающий голову когтистой рукой, с неприкрытым весельем разглядывал то, как их гостья с поразительной самоуверенностью протянула руку опешившему магу.
— Позвольте представиться! София Фортран! — радостно прощебетала женщина, с улыбкой смотря на вытаращившегося Якова.
Смерив её напряженным взглядом, мужчина сухо кивнул и опустил глаза на планшет, на котором он тут же начал выводить изящным почерком сказанное имя. Улыбка на лице Софии с каждой секундой увядала, пока она наконец не опустила руку и скованно сложила ладони на коленях, потупив взгляд. Плечи женщины понуро поникли.
—…хорошо, — наконец кивнул Яков, постукивая кончиком перьевой ручки по планшету. — Как ты оказалась в пещерах, в которых тебя отыскал Джеймс?
Бросив быстрый взгляд на не подавшего виду хищника, хвосты которого лениво извивались за спиной, София облизнула губы и чуть нахмурилась, подбирая слова.
— Я искала брата, — севшим голосом отозвалась она, перебирая пальцами ткань белого халата. Яков покосился на неё не впечатлённым взглядом.
— В самом сердце Саркофага.
— Я узнала, что он находился где-то в той местности! — словно оправдываясь воскликнула она, неуверенно пожав плечами. — Может, не в самих пещерах, но… где-то рядом?
— Узнала? Откуда же?
София не ответила, неуверенно пожав плечами. Рыжеволосый маг деловито цокнул языком, откинувшись на спинку кресла и исподлобья уставившись на поникшую Софию, словно пыталась определить, лгала ли она сейчас. Джеймс, не чувствовавший потребности вмешиваться в этот нелепый допрос, медленно моргнул, не прекращая подпирать голову. Неясно, что протеже намеревался вытащить из этой неизвестной переменной, но наблюдать за его потугами было немного, но забавно.
— Рядом, говоришь?.. — переглянувшись с хищником, беззвучно наблюдавшим за происходящим, Ной этого ковчега чуть скривился. — Твой брат, случаем, не работает в убежище Скрещивания и Имбридинга?
София удивленно моргнула.
— Н-нет? Он прибыл лишь на месяц раньше меня. Два месяца назад, стало быть? — она повела плечами. Яков чуть нахмурился.
— Однако в той местности именно это убежище. Либо твой брат находился в убежище, либо в тех же пещерах, что и ты… — он покосился на Джеймса, и когда хищник ответил отрицательно покачал головой, мужчина недоверчиво изогнул бровь, — либо он мёртв.
— Он не мёртв! — с неожиданным пылом воскликнула София, подавшись вперед. Яков он неожиданности вздрогнул. — Я знаю, что он не мёртв, я…
Женщина замолкла, приобняв себя за плечи. Её губы предательски дрогнули.
—…значит, он должен находиться во втором убежище, — после долгой паузы подытожил Яков, подводя черту под записями на своём планшете и сухо кивая удивленно моргнувшей Софии. — Я свяжусь со своими коллегами и подам запрос на твою передачу под их попечение. Ты в любом случае не можешь находиться в этом убежище вечно. К тому же, тот комплекс куда лучше оборудован под нужды большего количества и разнообразия персонала.
Он кивнул на мужскую одежду, в которую Софие пришлось облачиться. Губы рыжеволосого на мгновение изогнулись в усмешке, когда щёки отвернувшейся женщины порозовели.
— Но разумеется, мы не вытолкнем вас под солнце, — уже более мягким голосом добавил маг, поднимаясь со своего места и не отрывая взгляда от Софии. — Вам позволяется оставаться столько, сколько будет нужно. А пока… я вынужден попросить вас отправиться в ваши апартаменты.
—…Хорошо.
— Он пока останется со мной, — поспешно добавил Яков, когда София подтянула к себе костыли и, неловко поднявшись на ноги, вопросительно взглянула на Джеймса, хвосты которого начали двигаться быстрее и как-то дёргано. — Мне нужно побеседовать с ним насчет вашей транспортировки до убежища, когда я получу их подтверждение. Это не займет много времени.
София нахмурилась, переводя взгляд с улыбнувшегося мага на хищника, лицо которого впервые не выражало совершенно ничего. Поджав губы и вежливо кивнув, она медленно отвернулась и побрела к выходу, едва не споткнувшись о кластеры проводов… опять. Когда двери с шипением сомкнулись за её спиной, Яков повернулся к своему компаньону. Улыбка на лице рыжего вновь испарилась.
— Итак… Ты заметил что-то необычное, пока следил за ней?
Джеймс неопределённо пожал плечами, не сдвинувшись даже со своего места. Яков грязно чертыхнулся.
— Да что же такое… не могут же мои сканеры просто свихнуться на пустом месте. Эта девица не совсем обычный человек, помяни ты моё слово! — он раздражённо вздохнул, водрузив очки обратно на переносицу. — Продолжай за ней наблюдать. Если она сделает что-то странное, или просто выходящее за пределы нормального поведения — мигом оповести меня.
Он наконец взглянул на своего посерьёзневшего протеже, сощурив непроницаемо чёрные бездны глаз. И кивнул с каким-то странным, ледяным выражением. Как скажешь, Яков.
Она заговорила с ним о произошедшем спустя несколько дней.
— Твой друг очень… серьёзный, да?
Он разомкнул веки, опустив на бредущую рядом Софию тяжёлый взгляд. Поправив собранные на затылке желтоватые волосы, женщина как можно осторожнее ступала по гладкому стеклянному полу, под которым пролегали клапаны и трубы. Всё помещение, в котором они находились сейчас, состояло из генераторов и всевозможных реле, соединяющих воедино все части комплекса и обеспечивающие подачу электричества, воды и охлаждения в каждую из частей Ковчега. Со всех сторон раздавались щелчки, свист и перестук клапанов, да ритмичное, непрерывное жужжание двигателей. Яков в приказном порядке попросил угрюмого хищника проверить состояние шлюзов, а София… она просто решила составить ему компанию. Чудно.
— Я о той беседе, которую он со мной провёл, — пояснила женщина с тихим смешком, осторожно прощупав кончиком костыля, не слишком ли скользкой была поверхность. Стекло пола было достаточно крепким, чтобы выдержать несколько тонн равномерно распределённого веса, но София, вестимо, всё ещё боялась что-либо повредить. — Когда он спросил насчёт… моего брата.
Хищник неопределённо пожал плечами и остановился напротив одного из указанных клапанов. Приподнявшись на задних лапах, Джеймс легко дотянулся до самого потолка и сдвинул укрывающую щиток задвижку, разглядывая показатели на приборах. София же издала тихий, немного печальный вздох.
— Я не могу избавиться ощущения, что брат попал… в какую-то передрягу. Если бы не ноги, я и сама ушла! Видно невооружённым глазом, что я для вас попросту обуза, — она запрокинула голову, слабо улыбнувшись безмолвному хищнику, ловко сдвигавшего кластеры проводов когтями, не повреждая их. — Вы привыкли, когда в вашем убежище нет незваных гостей, так? А тебя и вовсе попросили за мной следить. Не хочется постоянно быть в тягость…
Неопределённо дёрнув теми хвостами, что не служили ему сейчас опорой — и едва не опрокинув одним, особенно длинным, и без того нетвёрдо стоявшую на ногах женщину — он запомнил показатели на панели и, аккуратно прикрыв щиток, вновь опустился на все четыре лапы. Когда он повернулся же к Софии, та смотрела точно ему в глаза из-под полуприкрытых век. Розовые губы женщины были приоткрыты; у него засосало под ложечкой. Панцирь отчего-то начал зудеть.
— Меня… пугает Якоб, — неожиданно, тихо призналась София, медленно покачав головой. — Порой мне кажется, что он смотрит на меня странно. Будто… раздевает взглядом.
Она резко распахнула глаза, подняв испуганный взгляд на опешившего хищника.
— Скажи, мне ведь просто кажется? Яков всегда себя так ведёт? А мне просто причудилось? — со скрытой мольбой прошептала она, сделав шажок навстречу. Дерево с тихим стуком опустилось на стеклянную поверхность пола; он невольно попятился.
И неуверенно, очень-очень медленно, Джеймс кивнул. Из груди Софии вырвался вздох облегчения: словно с её плеч только что сорвалась вниз по склону неподъемная ноша.
— Понятно. Это немного страшно, но… я тебе верю, Джеймс, — она слабо улыбнулась, поправив одной рукой воротник рубашки. — Ну… пойдём? Я подумывала заглянуть в террариум, если тебе не в тягость. Разумеется, после того как ты расскажешь Якобу… то, с чем сейчас сверялся?
Он кивнул вновь. И, когда она шагнула вперёд, тихо, яростно зарычал. Из-за гудения и свиста двигателей всё равно не было слышно.
Дни тянулись один за другим. Яков не прекращал справляться о состоянии Софии, надеясь, что в один прекрасный день Джеймс поднесет ему на блюдечке информацию о том, почему же его сканеры сходили с ума в присутствии Софии. Раз из раза он отвечал своему протеже отрицательно. Что-то странное? Право, ничего странного. Даже то, что она уже более не скрывалась, когда капала немного своей крови в воду, совершенно не выходило за пределы обыденного. Он с интересом и каким-то нелепым, мягким покоем наблюдал, как София аккуратно надрезала ладонь и позволяла нескольким рубиновым каплям упасть на дрогнувшую поверхность воды; наблюдал за тем как чуть пожухлые, слабые растения за секунды наливались силой, словно в ускоренной съёмке.
В один из таких дней София попросила его отвести её к цистернам, в которых хранилась вода для животных.
— Это... по меньшей мере удивительно, — выдавил из себя охрипший от удивления Яков, когда самец гадюки — тот самый, который уже дышал на ладан и вот-вот был готов околеть, начал весьма шустро и споро соревноваться с самкой в том, кто выпьет больше воды. Скорость, с которой раздвоенные язычки погружались в жидкость, была ошеломляющей. — Я... я был готов поклясться, что он уже не оклемается.
Баранье выражение лица его протеже действительно было «по меньшей мере удивительным». Удивительным в том аспекте, насколько сильный приступ веселья вызывало.
Чуть позже он, втайне от мага, позволил Софии заглянуть в библиотеку последнего. Так и возникла их небольшая база: когда выяснилось, что женщина умеет очень хорошо читать, бесцельным блужданиям по Ковчегу была найдена более занимательная альтернатива. Не раз и не два ему приходилось буквально на руках возвращать заснувшую за книгой женщину в её комнату, выделенную Яковом. Он и сам не заметил, как из слежки он стал просто... проводить с нею время.
Пока в один день, София не исчезла.
Её комната была пуста. Книги, которые он позволил ей тайком вытащить из библиотеки и спрятать под грубым, жестким матрасом кровати, оставались на месте, как и оставались костыли, приставленные к углу просторного белого помещения без каких-либо окон. Остался лишь её запах. После этого он помнил лишь сплошное алое марево перед глазами.
— Успокойся, чёрт тебя подери! Ты совсем тронулся, тварь безмозглая?!
Он почувствовал, как замедлилось время — или его собственное тело. Сложно было определить. Ритмичное, настойчивое биение в груди, пластины панциря скрипят друг о друга. Красное. Красное. Красное. Медленно картинка менялась: красный силуэт, красный халат, красные мешки пульсирующей плоти. Он чувствовал себя так, словно стоял сейчас верх вверх тормашками. Голос — резкий, мужской,
Белый шум. Статика звала его по имени. Пульсация, пульсация, пульсация...
— ...вот то-то же, дружище! Жизнь это не всегда сладости и карусель! И ничего с этим не поделаешь!
Тёплая влага заливала его руки. Когти наткнулись на что-то твердое в податливой и мягкой массе. Статика кричала в его уши.
Не воспоминания. Лишь сны.
Лишь сны.
Когда он проснулся, его панцирь ещё дымился. Пластины, вмятые и треснутые после прямого столкновения с сырой, вгрызающейся магией, всё же защитили. Так или иначе. Изломанные, изуродованные растения и осколки битого стекла; алая жидкость небольшими ручейками растекалась по истерзанному, смятому пластику пола, когда он медленно, помогая себе хвостами, поднялся на четвереньки. Голова кружилась. Ладонь наткнулась на изодранный, пропитанный кровью клочок ткани от некогда белого халата. Он не смотрел.
Убежище. Не это, другое; она наверняка там. Пошатываясь, он устремился вперед; поначалу медленно, свыкаясь с ощущениями, но неумолимо ускоряя темп, пока он не сорвался на бег. Бежал, не останавливалась; внутри непрекращающимся водоворотом шевелилось незнакомое прежде ощущение сосущей пустоты.
Он найдет её. Найдет и убедится в том, что более она
никогда
не исчезнет.
Тема закрыта
