— Уютно у тебя тут, ничего не скажешь. — протянула Сирена, криво усмехаясь и переводя взгляд на Серба. С налетом саркастичной улыбки на губах, притягательной и мистической, Кристин перевела взгляд глубоких синих глаз на амбала, грациозным движением разбрасывая свои тонкие рыжие локоны: они заиграли среди треска бетонных коробок, будто внезапно взметнувшиеся на ветру язычки дьявольского пламени, игриво мелькающие под сводами арматурных куполов грома. Здесь, в Предвечной Грезе потомка анаким, сотканной из обрушивающегося молельного дома над некропольскими яслями, где уродливое таинство евхаристии заставляет тебя преломить сухую плоть бренных воспоминаний и испить ржавый багрянец сомнения, сам вид этой легкой, буквально воздушной девушки на фоне отсыревших стен казался чем-то странным и неестественным – как капля голубой крови на льне вымазанной в грязи крестьянской рубахи. Если бы эту службу посетил хоть кто-то из обитателей чертога рдеющей святости, то старание его было бы вознаграждено явлением самого ангела, увлеченного сюда не иначе, как бесконечным смирением избранного их безглазым богом несокрушимого, гигантообразного пророка.
Её взгляд прошелся по трещине в бетоне, споткнулся на выжженных в стене следах от пуль и скользнул по алым брызгам запекшейся крови, прежде чем наконец узрел хозяина этих выскобленных досуха человеческой алчностью коридоров жизни.
В распоряжении девушки было лишь смутное, едва различимое мгновение, чтобы запечатлеть эту
картину – картину того, как человеческий облик её собрата буквально лопается на части, разрывается под давлением существа куда большего, чем можно себе представить. За это мгновение она увидела, как трескается сначала одежда, а затем и толстая плоть амбала, расходясь по замысловатым швам и впиваясь в скользкое тело твари, разрывающее Серба, будто перезрелый кокон, в котором была потеряна всякая необходимость. Крис стояла поодаль и с замиранием своего ледяного сердца следила за расправляющим плечи слепым атлантом, который будто поглотил наёмника целиком, впитав его в свое циклопически раздувшееся естество. Наблюдая это преобразование, это перерождение бога в сосуде из смертного, она теперь совершенно не чувствовала себя красивой безделушкой, притягивающей чужое внимание: теперь она была безупречной, идеальной кобылицей, зажатой в ущелье со стадом разъяренных буйволов, рвущихся сквозь горизонт со своей необузданной силой.
Она вновь бросила быстрый взгляд на детский череп. Тот насмешливо раскрыл пасть в кривой ухмылке.
— Уют – это выдумка слабых, чтобы оправдать свою неспособность покинуть дом, — громогласно прохрипел Баалор, не оборачиваясь к застывшей за его спиной Сирене. Зацепившись огромной ладонью за обваливающуюся колонну, он опустился на пол, присаживаясь и облокачиваясь на стену, испещренную глубокими трещинами. — А тот, кто не способен покинуть дом, не сыщет услады.
Существо растянулось посреди коридора, поднимая давно осевшую пыль. Теперь Сирена заметила, что раны на нем точь-в-точь повторяли те, что оставались на теле Серба, когда тот решил забраться в логово – однако сейчас некоторые из них зарастали прямо на глазах, словно лопнувшую бронзовую плоть статуи сшивал обратно умелый сварщик.
— Твари, которые оставили это... — протянула Тварь, дотрагиваясь кончиками пальцев до рваных рубцов. — Я таких ни разу в жизни не видел. Это были огромные призрачные волки, со смоляной шерстью и красными глазами. Явно не обычные животные, — зарычал анаким, — как и тот, кто послал их встретить меня – явно не
обычный хер с горы. То, что обитает на болотах, явно настроено недружелюбно.
Баалор захрипел; огромный рубец на его спине, на который в обычных условиях следовало нанести не менее десятка швов, с шипением исчез.
— За нами здесь будто что-то охотится, — с нотками гнева в голосе проговорил гигант, — и теперь мне нужно понять, соответствует ли этот мой параноидальный бред тому, что происходит в вашей жизни. Крис, — он обернулся; кровоточащая глазница уставилась на девушку уродливой бездной, — мне
чертовски нужно поквитаться со всем этим, и если ты расскажешь, чем вы – ты, Джон, Джей – занимаетесь, то это может помочь мне.
Рядом с анакимом девушка казалась особенно тонкой и воздушной. Казалось, что хватит одного движения мощных рук гиганта чтобы обратить её в изломанную груду плоти и костей. По правде…это действительно было так. Хорошо, что их связывали семейные узы.
Преображение стало постепенно охватывать и саму Кристину. Но не так резко и разрушительно, как это было с Сербом. Словно набегающая водная рябь охватила её тело, мелкими штрихами наслаивая изменения на её смертное тело, сплетая причудливую картину всё проступающего облика её Твари.
На этот раз Сирена избрала свою вторую двуногую ипостась. Её кожа в струях стекающей на пол воды становилась всё более бледной, её рост стал больше, а фигура под складками полупрозрачной ткани обретала всё более идеальные формы. Глаза Сирены превратились в два непроницаемых омута океанской черноты, а влажные от воды насыщенные рыжие волосы спустились до самых ягодиц.
— Я ничем, до недавнего времени, не занималась с Джоном. — белозубо улыбнулась Сирена Баалору и такие улыбки, исходящие от неё, всегда казались облачены в многочисленные слои двусмысленности. — Однако сегодня вечером он пришёл ко мне и выложил своё расследование. Он роет по пропажам Детей Тёмной Матери в городе. Недавно на болотах нашли труп рейнджера и, судя по всему, это был оборотень.
Крис развела руками, окропив стекающими с кончиков пальцев каплями воды пространство вокруг себя.
— Скорей всего это дело рук Апекса этого города. Я была ещё давно на болотах и ощущала там очень сильное…присутствие. — её полные губы сжались в тонкую линию. — И ушла оттуда только потому, что
он это позволил. Не знаю кто это или что это. Но я собираюсь этой ночью наведаться на вечеринку местных культистов, которые почитают какого-то Тёмного Отца на болотах. Готова поспорить на двадцатку, что это наш парень.
Разорванная плоть на массивном теле Баалора стягивалась и с шипением срасталась, оставляя от ужасных ран лишь пунцовые, пульсирующие в полумраке рубцы – не менее отвратительные на вид, чем сами раны. Через десяток секунд они теряли свой яркий оттенок, меркли и бледнели, терялись среди обилия других шрамов: через несколько минут с момента прибытия в логово Серб чувствовал себя куда лучше. Единственное, что его теперь жгло, рождалось внутри, пробиваясь из почвы уязвленной гордости. Он чувствовал себя разменной монетой, которую
разменяли. Сложно сказать, кто был большим идиотом – тот, кто его разменял, или тот, кто не вывел из оборота.
В любом случае, стоить обоим это будет теперь п@#%ц дорого.
Крис, взиравшая на тварь-побратима со взглядом, не выражавшим
ничего, выглядела теперь пластиковой куклой с вылепленным из воска блестящим лицом, натянутым на огромную глыбу нечеловеческой безразличностью. Серб научился бесстрастно относится к её холодному женскому лицемерию, которое подкреплялось тщеславным эгоизмом – анаким никогда не питал теплых чувств к неискренним людям, а Кристину, как персону с аурой таинственной загадочности, он всегда бессознательно подозревал во лжи. Однако, если закрыть глаза на этот сущий пустяк, который на фоне фанатичного педантизма Джона и ворчливой угрюмости вечно раздраженного папы Джея, не считая уж пугающей замкнутости и неудержимого садизма самого Серба, вообще не казался чем-то существенным для их «семьи американской мечты», то отношения между амбалом и хрупкой бестией были вполне сносными – чего нельзя было сказать об отношении Баалора к членам их маленькой банды.
Баалор не сводил эти отношения к сложной перипетии взаимной ненависти, не возводил гневом преграды осуждения. В отличие от наёмника, слепой Гигант всегда старался сблизиться с людьми – чтобы затем задушить жгутами их собственных кишок в качестве превентивной меры осторожности.
— Лучше уйти отсюда, Крис, — произнес Серб наперекор пожирающему желанию превратить подругу в кровавую кашу. — Думаю, теперь мы оба торопимся.
О да. Серб торопился. Серб чувствовал себя лучше, и теперь следовало прибавить ходу – чтобы блюдо, которое следует подавать холодным, не успело остыть.
***
Улица встретила его промозглым сумраком вечера. От холода, вдруг пробившего его до костей, усталый бритоголовый амбал поежился и взбодрился, когда все его тело передернуло мышечным спазмом. В глазах сначала потемнело; затем руки пробило едва сдерживаемой дрожью гнева, а пустые темные пейзажи вспыхнули багровым оттенком. Пачка, зажигалка, тлеющий уголек сигареты в зубах: рецепт был единовременным и верным, и сырая улица Ханаана снова размазалась тонким слоем дерьма по черствому куску бедного ландшафта, не впиваясь в подкорку Серба с гулким зовом обезумевшей от голода твари –
«убей их всех».
Амбал поморщился, снова затянулся, выпустил вьющийся дым навстречу пронизывающему ветру. Спокойно, сволочь. Лежи смирно. Пытаясь составить в голове какой-то портрет из собравшихся вокруг теней, чтобы отвлечься, Серб перебирал лица из альбома сохранившихся воспоминаний, которым обычно пренебрегал. Тупая сука-медсестра, пытавшаяся преградить ему путь из больницы. Идиоты в гардеробной приемного покоя, которые заявили ему о потере и бензопилы, и свертка, переданный Иисусом для доставки. Мысли мелькнули к утру, и перед глазами возникла рожа ублюдка, в которой амбал с ненавистью насчитывал
слишком много целых зубов.
Блик света от фар проезжающей машины выхватил уродливую гримасу неудержимого гнева.
Убей их всех.
Новая затяжка не помогла, как и вторая сигарета. Он знал, что в таком состоянии нельзя искать встречи с Иисусом – если этот ублюдок
замешан, то прожить он должен больше, чем достаточно для выжигания глаз сигаретой, отрезания языка и прикладывания к члену раскаленного паяльника под убаюкивающее Серба агонизирующее мычание. Сербу была нужна не просто его смерть, как отдушина за хрень, которую против него выкинули на болотах – ему нужны были ответы.
Всех.
Мимо проехал новый автомобиль, разбросав комья мокрой грязи вдоль обочины. Во рту тлела третья папироса, сердце стучало бешено, на пределе человеческих возможностей, голова предательски шла кругом. Голос не умолкал.
— Б@#%дь! — крикнул амбал в темноту, выплевывая бычок и теряя его в темноте под ногами. — Что ты от меня хочешь?! Что?! Мне нужно успокоиться, сука, ус-по-ко-ить-ся! Дай мне, бл@#%, хоть немного передохнуть!
Он ревел в темноту, не глядя, куда шагает. Ноги вели его от дороги; он и сам не заметил, как свернул с обочины и теперь плелся по полю, пока его ботинки вновь вымокали насквозь. В глаза будто вставили красные линзы, и теперь во взоре отчаянно кричащего Серба целый мир был в огне.
— Кого?! Кого ты хочешь... — он плевался, во рту пересохло. Крик сорвал голос, и в горле предательски запершило, когда наемник попытался завершить фразу. — Кого ты, мать твою, хочешь, чтобы я...
И тут до его ушей, сквозь гул поднявшегося ветра, донесся натужный скрип. Тяжелый, натужный скрип старых проводов, висящих на «рогах» небольшого деревянного столба, изъеденного оспой прошедшего времени. Он был таким неожиданным, что Серб тут же умолк и поднял взгляд вверх, рассматривая слезящимися от ветра глазами тонкие качающиеся полоски кабеля на фоне ночного октябрьского неба, едва различимые во всей этой темноте.
Голос в голове тоже умолк.
Серб не шевелился, не сводя глаз со столба. Его мысли уже пронзила ужасная идея, которая тут же согрела грудь, словно чьи-то теплые ладони, но он стоял, будто вкопанное в эту сырую почву пугало, забытое здесь до следующего урожайного года; однако идея эта была кощунственной и поистине жестокой,
нечеловечески жестокой даже для амбала, который, кажется, в своей жизни не чувствовал вообще ничего. Он помялся с ноги на ногу, потянулся за сигаретами и остановил руку за мгновение до того, как опустил её в карман.
Глаза скользнули вдоль по натянутым проводам, он обернулся – обернулся к тому старому кирпичному зданию, в котором он оставил обескураженную медсестру и потерявшего своего пациента доктора Веласкеза. Затем, будто во сне, мощные руки обхватили столб, а пальцы грубых ладоней впились в щербатое дерево, словно проверяя его на прочность. Амбал колебался. Колебался на пять, десять, пятнадцать секунд больше, чем обычно, когда принимал какое-то решение. За спиной оставались десятки человек, жизнь которых зависела от текущего по проводам электрического тока: старики, дети, инвалиды, те, кто перенес тяжелые операции и теперь поддерживал свое существование только за счет гудящих коробок аппаратов жизнеобеспечения. Куча народу зависела от одного сраного столба посреди голого поля, пока смотанные жгуты кабелей наверху хлестали неугомонный ветер, свисая и держась на одних лишь соплях.
Амбал колебался. Пять, десять, пятнадцать.
А затем резко, по-звериному зарычал и
вырвал столб из земли, отбрасывая его в сторону и наблюдая, как с громкими хлопками рвется толстая резина, оголяя свое искрящееся содержимое.
В конце концов, он мог поступить
еще хуже. Он мог поджечь больницу, но он этого не сделал. Мог разрушить несущую стену, пройдя её насквозь по праву рождения. Мог распять кого-нибудь на дверях,
снова. С этим уродливым миром, загнивающим под плотью бумажной волокиты, пропахшим медицинским спиртом и содержимым мочеприемников, он поступил куда гуманнее, чем мог поступить, хотя имел все основания отказаться от такого милосердия. Поэтому он и колебался – решал, достойны ли они этого шанса. Это была проверка мира на прочность, укол в отвисшие бока скупых бюрократов, которые не могли обеспечить объекты социального значения должным образом – и теперь смерти этих бедных людей ложились тяжким грузом на плечи тех, кто должен был все сделать иначе.
Сербу же, бредущему вдоль трассы с непроницаемым лицом, оставалось только одно – чувствовать, как клокочет довольный Баалор, наслаждаясь криками безудержной
паники. Чувствовать и надеяться, что блюдо, которое он собирается занести Иисусу, останется достаточно холодным перед тем, как байкер разведет руки в стороны, желая обнять своего нового «брата».
Ибо чем шире твои объятья, тем легче тебя распять.
Сообщение отредактировал OZYNOMANDIAS: 30 марта 2018 - 23:12
Тема закрыта
