Визжа покрышками, желто-черный автомобиль со знаком такси несется по узким улочкам, вырывая кусок пространства из темноты тусклым светом фар. На миг в этом свете появляется сгорбившаяся темнокожая фигура в обносках, прежде чем водитель вновь давит педаль газа.
Бродяге без разницы - он с веселой улыбкой гоняет языком по небу серенькую таблеточку с изображением смайлика. Он идет, и чувствует, как обычно серый мир знакомо наполняется новыми красками. Он качается на ходу, и щурится, как мигающие ночной жизнью небоскребы перевоплощаются в могучие шпили из золота и света, как покрытый трещинами асфальт под ногами обращается идеально гладким мрамором. И сворачивая в очередной переулок, он смеется, видя, как один за другим загораются вечерние фонари, сначала далеко, а потом все ближе и ближе...
Тормоза раздирают ночную тишину с оглушающим скрипом, за которым следует громкий стук и глухой стон. А потом все вновь стихает.
***
- Как сбил? Кого сбил? Кто-то видел? - она почти что рыдает в трубку, слушая о том, что её сын гнал домой с вечеринки посреди ночи и сбил какого-то бездомного. Она лихорадочно бормочет что-то, потом с внезапной ясностью и строгостью начинает диктовать какой-то номер. Санитары лишь переглядываются, наблюдая, как женщина говорит с отключенным телефоном модели восьмидесятых годов. Переглядываются, и улыбаются. Они знали все привычки пациентов в этом крыле, и скоро должна была наступить их любимая часть.
Первый пытается мягко вынуть трубку у неё из руку, но пациентка с поразительной ловкостью изворачивается и кусает его за руку. Санитар кричит - но, разумеется, притворно. Он ждал этого укуса, как идущий по пустыни ждал оазиса. Теперь он со своим дружком мог пустить в дело силу.
Сумасшедшая пытается отодвинуться, продолжая бормотать что-то в телефон, но первый бросается вперед и наотмашь бьет её тыльной стороной ладони. Женщина вскрикивает и опрокидывается на кровать, продолжает биться в руках санитара, схватившего её по рукам и ногам, трясущего и кричащего, чтобы она успокоилась "или ей же хуже будет". Второй тем временем заканчивает спокойно и методично заправлять шприц. Он ухмыляется, хватает пациентку за лицо, силком вдавливая её затылок в подушку, и втыкает её лекарство в шею. Она снова вскрикивает, словно раненный зверь, и продолжает биться ещё с минуту. Потом женщина начинает тихо хныкать, а садисты собираются и уходят. Она продолжает рыдать ещё пару минут, а потом, свернувшись калачиком, засыпает.
Ты уже получил свою дозу лекарств и смотришь за этой сценой безразлично. Пятый раз, всплывает в памяти напоминание. Её так "успокаивают" уже в пятый раз с момента появления тут. А это значит что тот, второй, придет ночью, но уже без всего этого маскарада - заявится в истинном виде, с длинными тонкими руками и мерзким горбом, передвигаясь почти на четвереньках. Он голодно оближет её лицо длинным змееподобным языком, проникая в рот, ноздри и уши, а потом сумасшедшая, словно зачарованная, встанет и пойдет за ним следом. И уже никогда не вернется, как не вернулись трое предыдущих.
А ты, как всегда, будешь смотреть и гадать, когда же настанет твой черед.
***
Они всегда соглашаются. Не потому что хотят, но потому что когда до ближайшей больницы ехать три с лишним часа, а роды явно даются жене тяжело - иного выбора не остается. Потому что чувствуют, что в моей власти это сделать. Отчаяние - такой сильный стимулятор безумных решений. И он соглашается, даже не думая о том, что цена слишком подозрительно мала - всего лишь поехать по указанной мною дороге в указанный мною час так быстро, как только можно. Отчаяние часто останавливает смертных от того, чтобы остановиться и задуматься, хотя бы на миг, о том что они делают...
Тем слаще был охвативший его шок, когда парень понял, как он заплатил на самом деле. Тем слаще было его раскаяние, вкус горькой совести и чужой крови на его руках. Но он смог меня удивить, ведь любой иной смертный просто сбежал бы, загнав воспоминания об изломанном, лежащем в неестественной позиции бездомном поглубже в свою память, вместе со стыдом и виной. Он же... он же во всем признался властям, позвонил жене и матери. Подобная праведность была редкостью в этих некогда божественных существах.
Быть может для них ещё не все кончено.
